Каково это — едва не погибнуть, снимая войну в Афганистане. Прямая речь фотокорреспондента The New York Times Жуана Сильвы

Фотокорреспондент The New York Times Жуан Сильва рассказывает о своей работе спустя год после того, как он лишился обеих ног, подорвавшись на мине в Кандагаре.

«В ту самую секунду, когда я наступил на мину утром 23 октября 2010 года, я довольно трезво оценивал происходящее. Вокруг меня погибало столько людей, а у меня на руках умирали друзья — я не преувеличиваю, — что когда это произошло, я просто подумал: "Все ясно. Мой черед. Пора". Было ничем не примечательное утро — такое же, как всегда, когда выходишь с военными. Ничто не предвещало беды. В нас не стреляли. Обычный пограничный патруль. Солдаты, которые не попадают на страницы The New York Times, да и остальных газет тоже, по правде говоря. Таким вот было то утро.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Кандагар, район Аргандаб. Саперная группа — рядовой Лаплаунт (слева), сержант Максвелл (справа) и прикрывающий обоих сержант Уотерман (в центре) — идет впереди взвода, проверяя сельскую дорогу и окрестности.
Кандагар, район Аргандаб. Саперная группа — рядовой Лаплаунт (слева), сержант Максвелл (справа) и прикрывающий обоих сержант Уотерман (в центре) — идет впереди взвода, проверяя сельскую дорогу и окрестности.

Я был третьим в цепочке. Парень, что шел первым, вел служебную собаку. Следом за ним шел еще один, отвечавший за безопасность, а потом я. Собака ее не учуяла. Потом на нее наступили ребята, но ничего не произошло. А на мне она сработала. Я услышал механический щелчок. Я понял: это не к добру. Очнулся, уже лежа на земле лицом вниз, окутанный облаком пыли, с четким осознанием: только что взорвалась мина, ничего хорошего не жди.

Я увидел, что ног у меня больше нет, а всех вокруг охватила оторопь. Я сказал: «Ребята, помогите же мне». И они обернулись, увидели меня на земле и сразу взялись за дело. Оттащили меня из зоны поражения на пару метров. Тут уже подоспели медики и принялись за меня. Я взял в руки камеру, сделал несколько снимков. Откровенно говоря, они получились не очень хорошими, но я пытался фиксировать события. Я знал, что дела плохи, но чувствовал, что жив. Нахлынул адреналин. Я был в здравом уме и осознавал все, что происходило. Так вот, я сделал пару снимков. Потом выронил камеру и перешел к плану Б, который состоял в том, чтобы взять в руки телефон. Я набрал номер Вивиан, своей жены, и сказал: «У меня нет ног, но жить, наверное, буду». Кстати, у меня двое детей. Потом передал телефон корреспондентке, чтобы она поговорила с Вивиан и успокоила ее.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Потом я лег на спину, чтобы выкурить сигарету. Тем временем врачи лихорадочно делали со мной что-то: жгуты, уколы прямо в грудную клетку и еще масса совершенно прекрасных вещей. Эти ребята спасли мне жизнь. Приземлился вертолет, чтобы перевезти меня в безопасное место. До того как я оказался внутри вертолета, я пребывал в полном и абсолютном сознании. Там я наконец отрубился.

Со мной не случилось ничего нового. Журналисты погибают и получают увечья с незапамятных времен. С тех самых пор, когда кто-то впервые взял фотоаппарат на поле боя. И я имел несчастье оказаться в их числе. В тот день мне катастрофически не повезло, и в то же время повезло невероятно. Мина была прикована к бочке, в которой находилось примерно 15 килограммов самодельной взрывчатки, и по какой-то причине она не взорвалась. Случись этот второй взрыв, то, что от меня осталось, легко поместилось бы в спичечный коробок. Просто удивительно, какие сюрпризы иногда преподносит жизнь. Назови это божьим промыслом, назови удачей, да как угодно назови — я за это очень благодарен.

Группа обращает внимание на любые посторонние объекты, в том числе на взрывные воронки от ранее обнаруженных мин.
Группа обращает внимание на любые посторонние объекты, в том числе на взрывные воронки от ранее обнаруженных мин.
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Сейчас я в Центре Уолтера Рида (Военно-медицинский центр Уолтера Рида в Вашингтоне, крупнейший военный госпиталь США. — Правила жизни) Бывают дни, когда совсем не хочется вылезать из постели. Но каждый новый день убеждает меня в том, какой я счастливчик. Всегда найдется кто-то, кому еще хуже. Молодые двадцатилетние парни — а у них ампутировано по три конечности и гениталии, и им придется начинать жизнь заново. Это непросто. Тут много ребят, страдающих депрессией, они очень мучительно все это переживают.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Но это и воодушевляет — потому что учишься понимать: как бы тебе ни было плохо, кому-то еще хуже, чем тебе.

С тех пор прошло девять месяцев. Для профессии настали тяжелые времена. Особенно скверным выдался апрель. Мы потеряли троих друзей — Тима, Криса и Антона (Тим Хезерингтон, Крис Хондрос и Антон Хаммерл — военные фотожурналисты, погибшие в Ливии весной 2011 года. — Правила жизни). Ливия оказалась дамой с крутым нравом.

Наверное, пройдет еще год, прежде чем я полностью приду в норму. Пока же мне требуется еще немного смелости, немного выносливости и — если говорить начистоту — чуть больше лекарств, чем я в состоянии проглотить.

Когда я увидел, что у меня нет ступней, я не понимал, насколько это серьезно. Только чувствовал на каком-то инстинктивном уровне, что все будет в порядке. Я не знал, что при взрыве пострадал мочеиспускательный канал. Что у меня травмированы внутренние органы. Что поврежден задний проход и у меня развивается сепсис. Именно из-за этого я тогда чуть не умер. Борьба шла против бактерий, а не за ноги.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Обычно после ампутации до момента, когда ты уже стоишь на протезах, проходит около десяти недель. В моем случае речь шла о пяти месяцах, потому что мое тело продолжали атаковать инфекции. Врачам пришлось целиком восстанавливать задний проход и уретру. Семь месяцев я мочился в пластиковый пакет через трубку. К счастью, все это позади. Я все еще пользуюсь калоприемником, но последняя операция исправит и это.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Думаю, я достиг той стадии, когда снова являюсь единым целым. То есть, конечно, ног у меня больше нет. И они уже никогда не вырастут. Но знаете, это ничего. Правда, ничего. Я жив, я здесь. Жизнь еще не закончена.

Меня часто спрашивают: «Как ты можешь просто стоять и смотреть на людей, которые рубят друг друга, да еще фотографировать все это?» Но нужно четко понимать свою роль. Если хочешь помогать людям, не надо становиться фотографом. Хотя мы все-таки помогаем. Я не раз грузил раненых на заднее сиденье своей машины и мчался с ними в госпиталь.

Просто, к сожалению, образы иногда получаются настолько сильными, что кажется, будто за камерой — не человек, а машина. А это не так. Картинка, которую фиксирует глаз, тут же отпечатывается в сознании. И некоторые из этих картинок не покидают нас уже никогда.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Сержант Максвелл, ведущий на поводке служебную собаку, — кадр, сделанный Жуаном Сильвой за несколько секунд до взрыва.
Сержант Максвелл, ведущий на поводке служебную собаку, — кадр, сделанный Жуаном Сильвой за несколько секунд до взрыва.

Мой ближайший друг Кевин Картер (южноафриканский фотограф, один из четверых участников содружества Bang Bang Club, в которое в начале 1990-х входил Сильва. — Правила жизни) в итоге покончил с собой. Он снял знаменитый кадр в Судане: в грязи, вниз лицом, лежит девочка, а ее караулит стервятник. Его очень критиковали за эту фотографию. Люди, у которых не было ни малейшего представления о том, что двигало им, когда он делал этот снимок, — они критиковали его до тех пор, пока он окончательно не запутался в своих внутренних противоречиях. Он покончил с собой через месяц после того, как получил Пулитцера.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Люди по умолчанию полагают: вот, бессердечный фотограф просто проходил мимо ребенка и нажал на кнопку. Вообще-то ребенок находился в нескольких сотнях метров от гуманитарной миссии с бесплатной столовой. Но в этом и есть сила фотографии. Ты выделяешь конкретный образ, и это позволяет его транслировать, а это был сильнейший образ. Он посылал весть о голоде. И внезапно, буквально из ниоткуда, в Судан потекли деньги. Сделав эту фотографию, он спас больше жизней, чем если бы не сделал ее. По ту сторону объектива — живой человек, и этот человек хочет получить послание, передать его миру и при этом уцелеть.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Я стал фотографом случайно. В школе я никогда не ходил ни в какие фотокружки. Мой приятель изучал графический дизайн, и одним из предметов у него была фотография. Однажды ему дали задание на тему скорости, движения. Он пошел вместе с нами на гоночный трек, чтобы сфотографировать машины, и тогда я подумал: «Так-так, а в этой роли я могу себя представить. Такое дело мне по вкусу».

Тогда я сделал свои первые в жизни снимки. И меня будто муха укусила. С этого самого момента я точно знал, чем хочу заниматься. Тогда как раз кончился апартеид, выпустили Нельсона Манделу, и всю страну затопила волна политического насилия — брутального, такого, что требует крупных планов. За четыре года в Южной Африке убили 15 тысяч, а то и все 20 тысяч человек, при этом не было ни танков, ни артиллерии. Все это происходило в моей родной стране, буквально за порогом моего дома, и я чувствовал необходимость быть там — все задокументировать и рассказать миру, что люди погибают.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Я начал перемещаться по Африке и столкнулся с массой других конфликтов. При этом надо сказать, войны — не единственное, чем я занимался. Я не люблю называть себя военным фотографом. Конечно, это моя специализация, моя страсть. Но побывать на войне — далеко не единственная обязанность настоящего фотожурналиста.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

В Уолтер-Риде меня не тянуло фотографировать. Первые пять недель я находился в реанимации. Я был настолько накачан лекарствами, что помню тот период очень расплывчато. На операционный стол я ложился через день. Только через семь с половиной месяцев я смог встать с койки. Тогда меня отправили в Центр интенсивной реабилитации (отделение Военно-медицинского центра Уолтера Рида. — Правила жизни) для военных, где тренируются все моряки и солдаты с ампутированными конечностями. Сначала я ложился на кровать, и на ней меня поднимали на спортивный мат, где мы делали упражнения. Через какое-то время я освоил автоматическую инвалидную коляску.

Спустя несколько секунд после взрыва серьезно раненный Жуан Сильва делает еще три кадра, после чего выпускает камеру из рук.
Спустя несколько секунд после взрыва серьезно раненный Жуан Сильва делает еще три кадра, после чего выпускает камеру из рук.

Пока лежишь в палате в восстановительном отделении, перед тобой ставят цели. Врачи наперебой говорят: «Так, теперь вам нужно перейти на следующую ступень». Или специалист по лечебной физкультуре говорит: «В следующем месяце мы будем делать тест на весовую нагрузку, и после него вы сможете ходить». И ты думаешь: «О, ничего себе. Ну, это уже что-то. Есть на чем сосредоточиться».

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Теперь я амбулаторный больной, живу в специальном городке для раненых бойцов и их семей. Но мне еще предстоит вернуться. Мне сделают поперечный разрез, чтобы затянуть мышцы живота, чтобы снять колостому и заново связать кишечник с толстой кишкой.

На процесс реабилитации уйдет, скорее всего, еще год. Мне нужно научиться обходиться без трости. Нужно заново научиться бегать — и когда я говорю бегать, я не имею в виду бегать на протезах. Я должен побежать на этих вот ногах, чтобы, когда я вернусь к работе, быть способным к коротким перебежкам (ноги Жуана Сильвы ампутированы ниже колен. — Правила жизни). Изящным такой бег не назовешь, но это все-таки должен быть бег. Тем более, думаю, теперь я в любом случае по ту сторону изящества.

Я буду снова фотографировать. Продолжу работать для The New York Times. Это просто вопрос времени.

Если у меня получится вернуться к военной журналистике, так и поступлю. Сомнений на этот счет у меня нет.

Сформулируем это так: ног у меня больше нет, но я все равно однажды поведу свою дочь под венец. И все равно увижу, как вырастет мой сын и как он во что-нибудь вляпается.

Пока они еще слишком маленькие. «У папы нет ног — зато у него теперь ноги как у робота, круто». Ну, вы понимаете: «Мой папа — трансформер!» Мы ничего не скрывали от них; мы объяснили им, что именно произошло, как взрослым. Возможно, это прозвучит банально, но я хочу, чтобы они мною гордились».