Сказал, как отрезал
КРИСТЕР СТРЁМХОЛЬМ: «Раз в год в квартале Пигаль случался праздник. Он растягивался вдоль бульвара Рошшуар, от станции Анвер до Белой площади. Ярмарка начиналась в середине декабря, тянулась все Рождество и заканчивалась к середине января. Все это время бульвар был заполнен цирковыми труппами, тирами, дикими животными в клетках, предсказателями судьбы и стриптизершами, каруселями, электрическими машинками и уличными борцами.
Там можно было увидеть что угодно. Заклинательница змей лежала в большом стеклянном аквариуме, позволяя рептилиям лениво ползать по своему телу. Мы смотрели на нее, завороженные, минут пятнадцать. Рабочий день ее был долог, и даже делая перерыв, она покидала аквариум, но не змей. Они так и обвивали ее полуголое тело. Вокруг женщины-леопарда тоже собиралась толпа. Она позволяла нам гладить свою шерсть, которая не отделялась от кожи: иллюзия была совершенной. Она улыбалась нашему замешательству — только она знала, какой клей удержит шкуру на месте еще два месяца.
Мы проходили бульвар за два часа или больше. В конце дня зажигались фонари, неоновые вывески заливали улицы искусственным светом. У входов в кабаре зазывалы соревновались в словесных поединках, суля нам невиданные эротические и распутные переживания.
После захода солнца становилось прохладней. Когда удлинялись тени, мы замечали проституток, гуляющих по аллеям. Большие, красивые женщины. Окруженные цирками, уродцами и змеями, они стояли в тени зданий, не спуская глаз с бульвара, аттракционов и клиентов.
В середине января район возвращался к обычной жизни, вечеринка заканчивалась. Проститутки — мужчины и женщины, лесбиянки, транссексуалы и трансвеститы — вновь занимали свои места на бульваре и аллеях, окружающих Белую площадь и площадь Пигаль. Дело шло так же бойко, как в конце XIX века, весь год напролет. Отчаянная борьба за кусок хлеба и — в случае транссексуалов — идентичность своей мечты.
Эти прекрасные женщины были рождены мужчинами. Они жили здесь же, в окрестностях Белой площади, работали в кабаре, пели, танцевали и показывали стриптиз. Они не лезли за словом в карман и отвечали на любое ворчание проходящих мимо. У них было острое и не слишком сдержанное чувство юмора. Они зарабатывали 60 франков в день, достаточно, чтобы заплатить за еду и комнату в отеле, но недостаточно для операции за 40 тысяч. Улица была их единственной надеждой. Проституция была частью жизни района. Способом выжить.
Вот куда я приехал в 1959 году. Там я поселился и начал рассказывать о жизни, которую делил с транссексуалами. Мы вели ночную жизнь — сообща.
Часто около двух часов дня мне стучали в стену. Это была Кобра, которая сообщала мне, что кофе готов. Мы пили кофе с молоком в ее комнате на пятом этаже отеля Шаппе, на кровати, засыпанной крошками. Спать мы ложились на рассвете, а вставали незадолго до заката.
Вместе со мной на этаже жили шесть транссексуалов. Каждый из нас снимал комнату на месяц. Днем в своих комнатах мы вели себя тихо. Мы превратили ночь в день. Именно в эти моменты Кобра и другие нарушали табу, надевая юбки.
То было во времена генерала де Голля. Шла война в Алжире, а "тетушка Ивонн", как мы называли жену президента, была воплощением морали. Именно она определяла жизнь моих друзей. Мужчина мог носить косметику или парик, ходить в блузке или даже кожаных штанах в обтяжку, но он никогда не мог надеть юбку. Только не мужчина.
Ночью полицейских рейдов становилось меньше, и в недолгие утренние часы мои друзья могли вести свою женскую жизнь относительно свободно. Полицейские тем не менее злоупотребляли своей властью. Число их членов, высосанных за эти годы, невозможно посчитать.
В окрестности Белой площади стекались молодые люди из Северной Африки, Бретани и юга страны, чтобы найти друзей, общие чувства и свою женскую сторону. Большинство из них не встречали понимания у себя дома. Тут же они могли жить в убеждении, что они женщины, поверить в себя, подумать об операции и изменить свою жизнь. Стать парикмахершей, продавщицей, медсестрой или даже студенткой, как Сюзанна. Но прежде надо было съездить в Касабланку.
Слово "транссексуал" начали использовать в конце
Мои друзья не могли найти работы. В Париже, чтобы устроиться куда-то, надо было предъявить удостоверение личности, и если имя не соответствовало женской наружности, путь был заказан. По сути, государство толкало людей в проституцию, с которой формально боролось. 22 года спустя только один из моих друзей все еще занимается проституцией. Один из двадцати.
Когда я приехал, я подружился с Наной. Тогда она напоминала красивого и бойкого подростка, сейчас стала прекрасной и умной женщиной. Она познакомила меня с Джеки, Сабриной, Джиной, Коброй, Каприс, Мириам и всеми остальными.
Джина и Кобра уже умерли. Каприс тоже. Она покончила с собой в маленькой комнатке на улице Клеф. Отчаявшаяся, потерянная и одинокая — ее последним компаньоном стал героин. До сих пор неизвестно, был ли это осознанный выбор или страшная ошибка. В любом случае, ее было не спасти.
Джина сделала операцию в Касабланке. Она вернулась на Белую площадь, купила себе маленькую белую спортивную машину и квартиру. Через несколько лет она умерла от рака.
Сабрина стала звездой шоу "Альказар". Джеки работает в кабаре "Карусель" на Монпарнасе. Кароль и Нана путешествовали по Европе, работая стриптизершами. Долли танцевала в Берлине. Мириам сейчас работает на Монмартре по вызову. Зара работала в "Мадам Артур" — знаменитом кабаре трансвеститов на улице Мучеников. Теперь она вернулась в родной Гамбург и стала успешным дизайнером одежды.
В середине
Единственное, чего они требовали, — это права быть собой. Ничего больше. И тогда, и теперь — это всего лишь попытка получить право на собственную жизнь и собственную личность». 1982 год
НАНА: «Я родилась в Оране (алжирский порт. — Правила жизни), в испанской семье, и рано научилась врать, чтобы выжить, — для начала родителям. Жители колоний — их называли "черноногими" — проводили различия между полами. Женщины не ходили одни в кафе, не гуляли без шляп. Мой дядя как-то сказал моему отцу, который был цирюльником: "Постриги меня так, чтобы меня не принимали за гомика". Педиков никто не любил; у них, как у антикваров или декораторов, была своя роль в обществе. Поскольку девушки не могли ни с кем спать до брака, они помогали молодым людям дожидаться свадьбы — отсасывая у них.
С десяти лет мне хотелось только одного: стать девочкой. Но как? В местных газетах были статьи с фотографиями про Кристину Йоргенсен — она сначала была солдатом, а потом, в 51 год, стала женщиной, — так что должен был быть способ. Однажды — в 1955 году — я встретила на улице Бэмби (знаменитая танцовщица-транссексуал. — Правила жизни) и ее друзей — они приехали с гастролями казино "Канастель". Я поняла, что этой мой путь — ехать в Париж и постараться быть как они, артисткой, которой все восхищаются.
В 1957 году в Оране была большая облава на голубых. Я уже была в Париже, но Агнес Каприс приехала к родственникам — и ей пришлось бежать из своего дома. Ее арестовали. Она говорила, что это было ужасно: их свезли в лагерь около города и избивали. Жизнь в Алжире становилась невыносима. В Париж я приехала 5 августа 1957 года, еще не была совершеннолетней, но уже начала потихоньку принимать гормоны. Носила прозрачную блузку, и хотя сиськи едва начали расти, уже представляла себя с вырезом как у Лоллобриджиды.
Моя подруга приехала раньше меня. Нас было трое в комнатке возле Лувра. Сбережения быстро кончились. Одна из нас устроилась в шоу "Мадам Артур", а я была еще малолеткой и нашла работу курьера в агентстве путешествий. Еще я хорошо шила. Меня посадили в кабинет в холле гостиницы, и я могла делать что хочу — например, пришивать монеты на платья танцовщикам, — пока ждала доставки.
В 1958 году в Алжире стало совсем туго, и мать приехала на меня посмотреть. Секретари в офисе сказали ей: "Очевидно, ваш сын ведет двойную жизнь". Она хотела узнать больше. Я к тому времени жила в прекрасном отеле на улице Клозель, у меня был красивый любовник — солдат из военно-воздушных сил. Мама сняла комнату в той же гостинице и постучалась в мою дверь. Я сказала ей: не хочу, чтобы ты входила. Она спряталась в холле и дождалась, пока выйдет мой друг, чтобы наброситься на него. Какой скандал! Расспросила про него на стойке регистрации, а потом угрожала: "У меня есть связи! Вас уволят!"
Я сразу поняла, что она имела в виду, когда она сказала: "Все очень серьезно, ты должен вернуться домой". Я знала, что родители хотят запереть меня у "белых братьев". Но в Алжире случился переворот, и все аэропорты закрылись. Мать позвонила знакомому секретарю министра и улетела в Оран на военном борту. Для меня там не было места. Уфф!
Тогда я поняла, что хочу жить, как женщина. Мой солдатик был против. Я начала носить белье, чулки с поясом, лифчик и прочее. Надевала пальто, шарф на голову и выходила в ночь. Гуляла по бульварам и смущала прохожих. Но мне никто особо не мешал: в то время в округе было много любителей. Я бросила работу и решила заниматься тем, чего мне хотелось. Тогда я и встретила Кристера. Фотографировать он начал почти сразу. Какую вечеринку мы устроили, когда он принес первые отпечатанные снимки!
Работали мы на площади Пигаль, но в свободное время смотрели кино в "Пагоде" или синематеке, ходили в ночной клуб "д’Артаньян" в Сен-Жермен. Сутенеры нас не трогали. Смотрели с завистью, как мы делаем деньги, но не могли "опекать" нас, чтобы не потерять своего мужского достоинства. Нас это устраивало. А вот полицейские вели себя отвратительно. Брали нас постоянно — независимо от того, работали мы или нет. Держали по десять часов в участке, на лавке или даже за решеткой, а потом выписывали штраф: "Мужчина в женской одежде в некарнавальный период". Ну и еще приходилось сносить обычные оскорбления. Я из Алжира, так что меня называли "грязным арабом". Меня не били, потому что я никогда не протестовала, но с какой радостью они выкрикивали нам в лицо наши мужские имена! Одну из нас звали Казимир — представьте себе их счастье.
В 1959 году в Париж приехала Себастьян, она служила в иностранном легионе, но сменила форму на чулки и юбку. Летом мы поехали с ней на юг. По дороге меня задержал полицейский — из-за имени в удостоверении личности. Он забрал меня в участок и обрезал мне волосы — как будто я была коллаборационистом во время войны. Сам заплатил парикмахеру. Волос не было, но у меня осталась только женская одежда. Пришлось возвращаться в Париж автостопом, объясняя водителям: "Я поссорился с подружкой, она забрала всю мою одежду — осталась только женская". История отлично работала — а я сочиняла все новые детали.
В тот год был деголлевский референдум. В воскресенье, когда все голосовали, я приехала в Пломбьер-ле-Дижон, где пряталась от полицейского, а потом в Лион. Там был очаровательный священник: "Я покажу вам базилику Фурвьер". Пока мы ехали в трамвае, я запустила руку ему под сутану. Он дал мне денег, чтобы вернуться в Париж. Там я вернулась на работу и стала ждать, пока отрастут волосы. Поэтому на некоторых фотографиях у меня очень короткая стрижка.
У "Мадам Артур" мне не были рады, но в гостинице, где я некоторое время жила, мне рассказали о новом кабаре. The Fifty на улице Фонтен, одно из немногих, конкурировавших с "Каруселью". Я добыла сценическое платье и пошла туда — придумала номер и вышла на сцену. Так я стала артисткой. У меня был настоящий дебют под именем Евы Гордон и модный импресарио — Уэл или Уэль, не помню. В Париже, когда у нас был клиент, мы вели его в ресторан "со скидкой", в котором нам полагалась часть счета — иногда половина. Там были хорошо сложенные швейцары, очень убедительные. Но после года-двух я вернулась на улицы. С тех пор я все время моталась между улицей и кабаре. Должна сказать, что у нас была дружная компания. Если кому-то не хватало денег, остальные ей помогали. Если кого-то обижал мужчина, мы все на него набрасывались.
Девушка из Fifty, Нина Спутник, вышла за импресарио. Тот дал нам хорошие контракты. Я уже устала от улиц, и моя подруга спросила меня: почему ты не хочешь танцевать постоянно? Ты полюбишь это раньше, чем тебе кажется. Я выбрала музыку, поставила номер — и все. Работала в кабаре до 45 лет. Когда я ушла, я была на пике своей красоты и мастерства. Но условия постепенно ухудшались. Сначала девушки не должны были "работать в зале" или выпивать с клиентами. Но потом появилась куча женщин из Испании, которые бежали от Франко — типа того. Они согласились "работать в зале", так что и нам пришлось.
Конечно, нам надо было остерегаться бандитов — а они часто контролировали кабаре, — но когда ты становишься артистом и не встаешь у них на пути, они тебя уважают. Правда, пару раз я еле ноги унесла. Помню, однажды на улице Фонтен один парень шлепнул меня по заднице и сказал: "Прошлой ночью ты снимала клиентов с подружкой на Елисейских полях, помнишь? Ты должна мне пять тысяч франков". Я была напугана. Знакомый дружил с мадам Франк, которая была в бизнесе. Он отвел меня к ней, объяснил ситуацию, и она сказала: "Мы все устроим, одевайся и поехали на улицу Фонтен". Там был крестный отец нашего маленького сообщества. Он был очень добр. Я промямлила, что не могла никого клеить, потому что я не женщина. Он поговорил с тем парнем, и тот сдался. Но когда я выходила, сказал мне: "Ах, ты сука!" Я промолчала. Некоторые сутенеры приходили к нам просто развлечься. Я одного помню: хорошее тело, красивый член. Получала удовольствие и не задавала вопросов. На самом деле, ничего хорошего не было в этой среде. Сутенеры, тупые ублюдки, мелкие жулики и наркоманы — просто какая-то коллекция говна. Но бандиты нас не беспокоили.
Я старалась выбирать бойфрендов подальше от работы и нашего мира. Я много плакала. Однажды подарила одному из них — он продавал мебель — кольцо с бриллиантами. В какой-то вечер я пошла в ночной клуб и увидела девушку с этим кольцом. Я готова была отрезать ей палец! Но сама я была очень непостоянна. Готова была бежать за кем угодно — главное, чтобы был симпатичным и меня заводил. Один бойфренд — он был другом знаменитого театрального актера — показал мою карточку родителям и рассказал мою историю. Он удивился, что они не хотят со мной встречаться, что я за чертой. Он был очень милый, хорошо сложен. Я была в него безумно влюблена.
Когда Кристиан — мы так называли Кристера — приехал в Париж, он нас фотографировал, но еще привез нас в Контрэскарп, более политизированный район. У него было там много друзей. Я познакомилась с Даниэлем Сперри, который стал известным художником и выставлялся в Берлине, Лондоне и Нью-Йорке — я с ним долго дружила. Еще был молодой шведский поэт Пол Андерсон. Мы встречались время от времени в его отеле. К сожалению, он недолго прожил — алкоголь и наркотики. Потом был этот знаменитый скульптор — у меня дома или в его студии на улице Сены. Очень меня притягивал, пока в
В конце
Я вернулась в кабаре и, скажу вам, переспала потом с кучей красивых парней. Я ждала, когда можно будет наконец вступить в брак. В Париже считалось, что это невозможно, но однажды в Лионе я встретила адвоката, который сказал: "Мадмуазель, я не могу смотреть, как вы страдаете. Я помогу вам не собирать медицинские заключения полдюжины докторов". Так что с помощью одного отчета местного патологоанатома суд в Лионе объявил меня женщиной. Меня стали звать Евой. Какое было счастье, какая гордость, когда я забирала свои бумаги из префектуры. Еще было здорово ходить на выборы: "Мадам такая-то проголосовала!" Это стоило того, чтобы так долго ждать.
Я думала, нормальная жизнь будет скучной. Я встретила человека, который готов был делить со мной жизнь, но без кабаре. Мне было почти 45. Было легко все бросить — все шло хорошо. И в 45 лет я выглядела великолепно!
Задним числом я понимаю, что все эти годы, все усилия, попытки стать собой, все, через что я прошла, — не зря. Я — это я, у меня есть свой угол и свой мужчина — уже много лет. Я вышла на пенсию некоторое время назад, после того как поработала в бизнесе. Я говорю на нескольких языках. Моя жизнь полна радостей. Мне 72, но я все еще планирую путешествовать и знакомиться с людьми. Столько еще можно сделать.
Когда я смотрю на фотографии Кристера, мне становится печально. Я не думала тогда, что через 50 лет он станет одним из великих фотографов XX века. Его взгляд не был вуайеристским, он смотрел на нас как на мифические существа, он с гордостью представлял нас своим друзьям. Кристер всегда был со мной честен, и когда в 1992 году я попросила не использовать мои фотографии, чтобы сохранить мою частную жизнь, он убрал их с выставки. Жаль, что я не провела с ним больше времени между 1970 и его смертью. Но, как говорят моряки, я шла на полном ходу, и мне надо было завершить свой путь». 2011 год
The interview of Nana was made in the context of the reedition of the book «Les amies de la place Blanche» by Aman Iman Editions