Взгляды слепых
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Я думаю, нам нужно с самого начала договориться, что мы не обсуждаем наши сверхъестественные способности.
РАЙАН НАЙТОН: Ага, наш сверхслух...
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Сверхобоняние и все такое прочее. Если бы люди знали о наших истинных возможностях, нас бы закрыли — сразу и надолго.
РАЙАН НАЙТОН: Точно! Ведь считается, что именно это и есть в нас самое интересное, так ведь? Мне иногда кажется, что многие люди, читавшие мои воспоминания, как-то пропустили всю панковскую часть. Они такие: «Ну а ты б меня услышал, если бы я сидел в комнате со звукоизоляцией на другом конце дома?» Вообще-то нет, я слишком много времени провел в ночных клубах...
Не помню, рассказывал ли я тебе эту историю, но я как-то раз летел через Хитроу, а я обычно в аэропортах делаю так: захожу через центральный вход и становлюсь посреди зала, весь из себя такой растерянный, пока кто-нибудь не подойдет.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Ага, я делаю то же самое.
РАЙАН НАЙТОН: А еще у меня есть запасной план. Если никто не подходит, я начинаю на что-нибудь таращиться — на чьи-нибудь колени, на какой-нибудь знак, не важно, на что. В аэропортах же нельзя никуда смотреть подолгу, потому что люди от этого начинают нервничать, так? Как-то раз после этого меня утащили в зону, где люди ждут инвалидные кресла. Вроде должно быть относительно безопасное место, так? И вдруг какой-то ребенок, который стоял рядом, проливает какую-то дрянь — мне тогда показалось, что это литр кока-колы, не меньше. Какая-то мамаша завопила: «О боже, простите! Моя малышка, она пила молочко, а оно полезло обратно!» Оказалось, что это не тот ребенок, которого я себе представлял, да и жидкость тоже не та, прямо скажем. И тут мне в нос ударил запах. Мамаша пыталась всучить мне какие-то влажные салфетки. И что прикажете с ними делать? Мне нужно было обработать довольно существенную поверхность. Какую ее часть считать привилегированной? И вот тут-то по громкой связи объявили эвакуацию терминала.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Ничего себе...
РАЙАН НАЙТОН: Да, мне показалось, что это несколько чрезмерная реакция на происшедшее. Кстати, как ты относишься ко всей этой теме с инвалидными креслами в аэропортах? Разрешаешь себя увозить?
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Ну вообще-то раньше — нет. Я такой говорил: «Нет-нет, что вы, не волнуйтесь, я вполне способен ориентироваться в пространстве. Со мной все в порядке». Но они всякий раз настаивают. Через какое-то время начинаешь думать: «Ну ладно, возьму я ваше кресло». Но потом тебя привозят к металлоискателям, заставляют вставать, снимать ботинки. Вот это самый неприятный момент, я себя начинаю чувствовать какой-то фальшивкой. Встаю, снимаю обувь — а потом спокойно так сажусь обратно в кресло, и меня увозят.
РАЙАН НАЙТОН: Лично я предпочитаю гольф-кары, а от инвалидных кресел теперь отказываюсь. Как-то раз один парень очень настаивал, чтобы я выбрал одно из двух, и ни за что не хотел вести меня под локоть. Один мой приятель потом заметил, что, скорее всего, парень просто не хотел идти под руку с мужчиной через весь аэропорт.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Без всяких сомнений. У меня есть друзья, с которыми мы довольно близко общаемся уже лет двадцать, — когда они ведут меня по ресторану, у них дрожат руки. Так и подмывает сказать: «Да уймись ты, никто не станет думать, что мы голубые».
РАЙАН НАЙТОН: У меня есть слепой друг в Ванкувере. Мы с ним как-то раз пошли в бар, я пошел в уборную, а когда вернулся — пошел он. Его останавливает какая-то женщина и говорит: «Извините, а вы в курсе, что вас тут двое таких». Он говорит: «Да, это мой друг. У нас одна трость на двоих — вот мы и ходим по очереди».
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Мне это напоминает эпизод из твоей книги «Глаза в кучку», в котором вы рассуждаете об общественных сортирах. Для меня самая большая сложность в том, что они все очень разные. Обычно, когда я захожу в новый для себя сортир, мне приходится выполнить очень замысловатый комплекс движений — что-то среднее между тай-чи и министерством глупых походок (скетч из 14-й серии «Летающего цирка Монти Пайтона», в котором чиновник распределяет гранты на развитие замысловатых способов ходьбы. — Правила жизни) — просто чтобы понять, где находятся писсуары, раковины и все остальное. Это настоящий кошмар. Даже представить страшно, под сколько раковин я помочился.
РАЙАН НАЙТОН: Ага, у меня число писсуаров, мимо которых я промахнулся, наверняка, приближается к числу писсуаров, в которые я попал. Самое чудовищное — этот момент, особенно в сортирах, где вместо писсуаров по стене идет длинный желоб...
ДЖИМ КНИПФЕЛ: О боже, да, да!
РАЙАН НАЙТОН: Самая настоящая лотерея. В какой-то момент ты решаешь забить на все, руководствоваться исключительно той интерпретацией комнаты, которая сложилась у тебя в голове. А потом кто-нибудь заходит в сортир, и ты замираешь, пытаясь понять, ждет тебя суровое возмездие или нет. Мне очень нравится этот леденящий душу выбор, когда я отдаюсь инстинктам и говорю себе: «Ладно, мне кажется, что это и вправду желоб, и я намерен вести себя соответственно».
ДЖИМ КНИПФЕЛ: А потом наступает чудовищный момент, когда ты протягиваешь руку и понимаешь, что стоишь перед раковиной.
РАЙАН НАЙТОН: Они вообще-то сами виноваты, что сделали писсуар с раковиной такими похожими. Мне кто-то говорил, что здесь, в Нью-Йорке, есть сортир, где вместо всего этого просто стена.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: А по ней вода течет? Да, есть вроде такой в какой-то выебонистой гостинице.
РАЙАН НАЙТОН: Я бы с ума сошел, если б туда попал. Честное слово, я бы нарочно нассал на другую стену.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: У меня только что ослеп кот. Вот тебе и ирония судьбы, а? Так что мы дни напролет тщательно стараемся избегать встречи.
РАЙАН НАЙТОН: Когда я читаю лекции в университете, ко мне очень часто направляют слепых студентов. В администрации думают, что это, знаете, будет им полезно. Но на самом деле, разумеется, получается ужасная трагедия. Эти ребята и так странные подростки, которые с огромным трудом контролируют себя в пространстве, свое чувство собственного облика и все такое. А тут им еще нужно сдавать сочинения чуваку, который не видит, куда они их кладут. В итоге, разумеется, мы разыгрываем небольшой водевиль: один слепой человек пытается передать нечто в руки другому слепому человеку перед целой студенческой аудиторией. Мне их безумно жалко — ко всем подростковым жестокостям добавляется еще и это.
РАЙАН НАЙТОН: А ты когда-нибудь думал о том, чтобы завести собаку-поводыря?
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Ни за что на свете. Я не собираюсь два раза в день выгуливать эту тварь. Не собираюсь ползать на коленях и шарить в поисках ее дерьма. Я вам вот что скажу: «У нас тут на 22-й улице, на Манхэттене, есть жилой комплекс для слепых, который назывался "Ассоциация слепых". Так они его переименовали в "Видение". Это просто жестоко».
РАЙАН НАЙТОН: А мне приходила рассылка из Канадского института изучения слепоты. Там внизу каждого письма был слоган, один из перлов Уолта Диснея: «Если вам все фиолетово, пусть уж будет ярко-фиолетово». Я думаю, трудно написать что-то более ебнутое людям, которые с большой долей вероятности никогда не видели фиолетового цвета, не говоря уже о ярко-фиолетовом.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: А этот жилой комплекс, про который я говорил, он, говорят, просто рассадник слепой похоти. Люди ползают туда-сюда и...
РАЙАН НАЙТОН: Шарят и трахаются. Уверен, так и есть. Если бы зрячие люди только знали, на что мы способны.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Да, перебираются из квартиры в квартиру. Я раньше ходил мимо этого дома по пути на работу, в газету.
РАЙАН НАЙТОН: Я всегда боялся слепых людей, даже когда сам ослеп. Мне не хочется встраиваться.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Мне тоже. Да ну их к черту. Как-то совсем не хочется тусоваться со страшноватыми фриками. Того и гляди, сам это подцепишь.
РАЙАН НАЙТОН: Ничего не могу с собой поделать. Если в комнате нас больше двух, уровень токсичности начинает зашкаливать. Все разговоры — о наших возможностях да о говорящих часах.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Именно. Ко мне домой какое-то время ходил один парень, читал мне «курс домашнего выживания»: купил мне рукавицы-прихватки, которые доходят до локтей, и научил готовить запеканку и пришивать пуговицы. Это он считал выживанием.
РАЙАН НАЙТОН: Меня как-то пригласили в Канадский институт изучения слепоты, чтобы провести семинар со слепыми детьми. Я такое делал в первый раз, страшно себя накрутил. Надел свои самые большие говнодавы и отправился туда толкать им эдакую марксистскую речугу про защиту наших прав и свобод, про нашу ущербность как граждан — в общем, хотел рассказать им то, что сам хотел услышать, когда начал слепнуть. Когда я пришел в этот институт, там сидело десять детей, которых учили готовить бутерброды. Ладно, пусть бутерброды, но ведь даже этими навыками нельзя воспользоваться. Самое ужасное — все эти занятия вообще не дают ни одного полезного навыка.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Черт, да я сам до сих пор стараюсь научиться готовить бутерброды.
РАЙАН НАЙТОН: Да, в общем, мы совсем не похожи на людей с плакатов.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: А тебе не кажется грустным, что нас очень стараются запихнуть на плакат?
РАЙАН НАЙТОН: Когда вышла моя книга «Глаза в кучку», меня все спрашивали: «Почему вы решили написать смешную книгу о том, как слепли?» Как будто это какой-то большой прорыв. Но ведь жизнь слепого человека — это непрерывный и грубый фарс. Слепота же вообще не ценна ни в каком смысле.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: В этом-то все и дело. Мои колонки «Разинув рот», которые позже превратились в книгу, тоже были фарсом.
РАЙАН НАЙТОН: А фарс — это высшая, наиболее политизированная форма комедии. Не помню, кто это сказал, но когда заканчиваются плохие комедии, героям нужно еще пару минут постоять, посмеяться и похлопать друг друга по плечам, восстанавливая нормальный ход вещей. Но это же не смешно! Смешно — когда герои в итоге оказываются слабыми, а вы напоследок, прежде чем пустить финальные титры, даете им еще одного, последнего пинка.
РАЙАН НАЙТОН: У тебя, наверное, так было с «Разинув рот» — когда выходит книга обо всех этих вещах, приходится бороться с представлениями о том, что это такая форма реабилитации. Вся бесконечная писанина из серии «помоги себе сам» окончательно завладела общественным сознанием, и этого уже никак не выдавить.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Массовая культура рисует такой портрет слепого: он наступает в ведра, спотыкается о шланги, входит в стены, падает в реки, и меня это совершенно устраивает. Это смешно, потому что так все и есть на самом деле. Но бывают еще штуки типа «Красного дьявола» (комикс о слепом супергерое, по которому был снят фильм с Беном Аффлеком в главной роли. —Правила жизни). Когда там начинается муть про джиу-джитсу — вот это меня по-настоящему оскорбляет.
РАЙАН НАЙТОН: Главное, чему меня научила слепота, по крайней мере как писателя, — мне не стоит оперировать большими масштабами. Вот, например, мы недавно первый раз поехали в путешествие с нашей новорожденной дочкой. Моя жена Трейси сидела с ребенком в гостиничном номере, малышка была не в духе, и потому там царил полный хаос. А надо разгружать машину. Обычно этим приходится заниматься Трейси, потому что я не знаю, где находится машина, не говоря уже о стоянке. Но тут я захотел повести себя как настоящий папаша, знаешь: «Дорогая, я пойду разгружу машину». Так я и сделал. Вышел из номера, спустился на лифте на первый этаж — и заблудился в трех комнатах. Минут двадцать я носился по этим трем комнатам как угорелый, пытаясь найти выход на улицу. Я знал, что где-то снаружи должна быть стоянка, но как туда добраться, не имел ни малейшего представления. Наконец, какой-то парень открыл дверь — оказалось, это былая такая хорошая дверь, что она просто сливалась со стеной, так что я не мог ее найти.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Боже, как же мне знакомо это чувство.
РАЙАН НАЙТОН: В общем, разгружаю я машину и пытаюсь вернуться в номер, держа в руках все наши шмотки и трость. Я возвращаюсь в эти несчастные три комнаты и на этот раз не могу найти уже лифт. Когда он все-таки обнаруживается, я захожу и нажимаю кнопку шестого этажа, но лифт поднимается на второй. Когда я опять нажимаю ту же кнопку, лифт едет вниз. Десять минут я провел за этим занятием. Я мог бы написать два авторских листа о клаустрофобии.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Вот тебе и готовый роман, причем такой очень немецкий роман.
РАЙАН НАЙТОН: История с лифтом? Ведь именно так построены твои колонки, да?
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Ага. Я тут навещал своего первого редактора, Дерека, и мы с ним пошли на какой-то вернисаж, про который ему надо было написать. Когда мы ехали домой, он был очень зол. Он не понимал, как ему написать про все это пять тысяч знаков. А я ему говорю: «Да ты что! Про это можно все двадцать пять тысяч написать — там же ничего не происходило».
РАЙАН НАЙТОН: Меня всегда поражает, сколько тысяч слов я могу выжать из какого-нибудь пустяка вроде истории про то, как я заблудился в небольшом ограниченном пространстве.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Как-то вечером я заблудился у знакомых на чердаке — три часа не мог выбраться. Я был пьяный в стельку, случайно поднялся на один лишний этаж, и вдруг стены стали из какого-то розового стекловолокна. Хотя я не могу сказать наверняка, что они были розовые — там было темно, а я слепой, но я к тому же был такой пьяный, что не мог найти лестницу, по которой только что пришел. Три часа я кружил по этому ебаному чердаку.
РАЙАН НАЙТОН: А потом ты начинаешь верить, что никакой лестницы на самом деле нет. Почему? Со мной такое постоянно случается.
ДЖИМ КНИПФЕЛ: Именно. Лестница исчезла. Ты убеждаешь себя в том, что отверстие, через которое ты проник в комнату, исчезло, что ты перешел в другой мир. В моем случае это объясняется алкогольным опьянением. Но я думаю, что на самом деле именно такой логике и следует доверять. Вместо того чтобы поверить в то, что я слепой идиот, мне легче верить в то, что этот мир просто-напросто исчез.