Неуловимые мстители

Неуловимые мстители

— Так, дети, почти все готово. Давайте еще раз повторим, что надо делать, — скомандовал усатый режиссер. — Когда я скажу: «Тишина в студии. Камера! Мотор! Начали!», исполнитель, которого пригласит Анна Глебовна, должен подойти к пианино, назвать свое имя и возраст, а потом сказать, какую пьесу он сыграет и кто ее сочинил...

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Дима фыркнул. Еще двое-трое детей хихикнули.

— Олег Борисович, это Детский фестиваль Чайковского, так что автор всех произведений — наш чудесный Петр Ильич, — пояснила режиссеру Анна Глебовна. Дима знал ее по прошлым городским конкурсам и репетициям. Она была директором Магаданской детской музыкальной школы №1.

Режиссер заглянул в свой блокнот, как будто искал там имя Чайковского. На нем были узкие черные джинсы, зеленый свитер с высоким воротником и черный вельветовый пиджак. Своим видом он очень напоминал таракана. Дима поежился. Он шел первым по списку и мечтал, чтобы все поскорее кончилось. После записи его ждали другие подвиги.

— Чайковский, Петр Ильич Чайковский, — нараспев повторила Анна Глебовна. Это вызвало новые смешки, но на детей зацыкали родители и учителя с задних рядов, и в студии опять воцарилась тишина.

— Да-да, конечно. Назовете свое имя, возраст и произведение. Потом садитесь за пианино — только, пожалуйста, не возите табуреткой по полу — и играйте. Когда закончите, поклонитесь и возвращайтесь на свое место. Вот и все. Не бегите. И, пожалуйста, зрители: никто не подает голоса, пока я не скажу «стоп».

— Все понятно, дети? — спросила Анна Глебовна. — Ну так давайте покажем нашему телеканалу, на что мы способны! Олег Борисович потом отправит эту запись в Москву, а в Москве, может быть, транслируют фрагменты нашего маленького фестиваля по всей стране. Вы ведь хотите стать знаменитыми, а?

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Как-то раз Димина учительница игры на фортепиано, Фаина Григорьевна, сказала ему, что среди всех преподавателей музыки еще никогда не было пианистки хуже Анны Глебовны и что она халтурщица. Дима толком не знал, что такое халтурщица, но к Анне Глебовне в пышном красном платье в складочку это слово очень даже подходило.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— И еще одно, — добавил режиссер. — Зрители, обратите внимание! Не забывайте, что вас тоже снимают. По вашим лицам должно быть видно, что вы наслаждаетесь музыкой. Под конец каждого выступления мы будем давать реакцию публики, так что, дети, рожи не корчить и в носу не ковырять!

Дима поймал себя на том, что в этот самый момент его рука потихоньку тянулась к носу.

— Боже мой, Олег Борисович, за кого вы нас принимаете? За мартышек из зоопарка? — возмутилась Анна Глебовна, замахав руками, как вентилятор. — Ей-богу, вы нас недооцениваете. Это вам не какая-нибудь шпана, которая только и умеет что по улицам собак гонять. Это самые талантливые и трудолюбивые дети во всем Магадане!

Дима обернулся и вытянул шею. Фаина Григорьевна сидела в заднем ряду, как всегда, пугающе бесстрастная. На ней была ее знаменитая горчичная шаль и огромные янтарные сережки, с которых он так часто не сводил глаз, когда она отчитывала его во время уроков, — в этих блямбах карамельного цвета перед ним прокрутилась вся его жизнь. Сейчас в студии вряд ли нашелся бы человек крупнее Фаины Григорьевны, и уж точно у нее была самая большая голова. Из-за коротких желтых волос казалось, что на ней шапка из лисьего меха.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Маленькая Димина мать сидела рядом с его учительницей, чуть отодвинувшись от нее. Когда они только вошли в студию, она села впереди вместе с Димой и остальными детьми, и режиссер заметил это уже после того, как начал свои объяснения. Ее пришлось выпроводить на последний ряд под взглядами всех собравшихся.

Мать робко улыбнулась ему, потом опустила голову. Бедная мама, она всегда трепетала перед Фаиной Григорьевной! Ну ничего, это ненадолго. Ему предстояло играть меньше минуты, а пьесу свою он знал назубок.

— Хорошо, Анна Глебовна, тогда начнем, — сказал режиссер. Они неловко поклонились друг другу и заняли свои позиции: режиссер — за группой мониторов в левом углу, а Анна Глебовна — на стуле в правом. Звукорежиссер и два оператора с камерами надели наушники. — Аппаратная, готовы?

Девушка, дремавшая за стеклом в задней части студии, встрепенулась. В отсветах экранов ее лицо было голубым, как у феи. Из переговорного устройства вместе с потрескиванием донесся ее голос:

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Готова, Олег Борисович.

Наступило молчание.

— Анна Глебовна! — взвизгнул режиссер.

— Ой! — Анна Глебовна вскочила со стула, и его ножки громко скрежетнули по полу. — Первым выступает Дима Ушаков из Магаданского училища искусств. Особое отделение для одаренных детей, — добавила она с самодовольной улыбкой.

— Тишина в студии! — гаркнул режиссер. Операторы уткнулись в видоискатели. — Камера! Мотор! Начали!

Дима встал — стул даже не сдвинулся — и уверенно зашагал к роялю, хотя от узора из черно-белых четырехлистников на полу студии у него немножко кружилась голова. Он взглянул в камеру, направленную на него, потом в камеру, смотрящую под углом на него и зрителей, потом опять в ту, которая смотрела только на него. Перевел дух. Краем глаза он увидел, как звукорежиссер шевельнулся, и микрофон скользнул ниже к его голове, точно огромный мохнатый паук, свесившийся из листвы прожекторов на потолке. Дима с трудом подавил желание поднять глаза. Снова перевел дух.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Дима Ушаков. Девять. Девять лет, — сказал он, глядя куда-то между главной камерой и девушкой с голубым лицом за стеклом аппаратной. Микрофон подполз к его голове еще ближе. — «Марш деревянных солдатиков», — сказал он погромче. Анна Глебовна на заднем плане кивала как сумасшедшая.

Он сел, и его тут же ослепила вереница осветительных ламп. Второй микрофон змеей пробрался прямо роялю в живот. Столько суеты вокруг такой крошечной пьески! Он посмотрел на клавиши: белая, черная, белая, черная, белая, белая, черная, белая. Как могильные плиты. Стоп, подумал он, нельзя сейчас думать про змей и могильные плиты. И про пауков тоже.

Он глубоко вдохнул, потом со страхом вспомнил на середине выдоха, что им запретили издавать лишние звуки, даже тихие. Круглые часы на стене лезли в глаза, как полная луна. 12:04. Не смотри, велел себе Дима и стиснул рукой бедро. Вчера он наврал своему лучшему другу Генке, что ему надо к зубному, чтобы поставить сразу двадцать пломб, поэтому в школу он завтра не пойдет. Сказал, что весь день пролежит без сознания под наркозом. Генка развесил уши: ему что ни наплети, всему верит. Может, Генка и вправду не годится в главари их новой шайки. «Неуловимые мстители» — ого! Стоило Диме об этом вспомнить, как его кожа покрылась мурашками. Только не сейчас, не в эту минуту! Потом. Надо потерпеть до первой сходки на заброшенной стройплощадке, их тайном месте встреч. Генка сказал, для начала надо придумать секретные знаки, чтобы по ним узнавать друг дружку.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Все еще 12:04. Над циферблатом торчал вихром кусок черного провода. Голова, сердце, руки, уши — как всегда перед игрой, Дима пробежался по контрольному списку и положил руки на колени, чтобы кисти приняли нужную форму. Он вообразил себе бескрайнее зеленое поле, по которому будут маршировать его солдатики. Солнце, как огромный золотой шар, мечет жаркие лучи ему в грудь, разогревая нутро — не мышцу и не орган, хотя иногда оно действует как то и другое сразу. А иногда — как то или другое отдельно. Фаина Григорьевна советовала представлять его в виде маленькой глиняной печки, подвешенной между сердцем и желудком. Именно там истории и идеи, лежащие в основе каждой музыкальной пьесы, превращаются в крылатое чувство, в шипучее топливо, благодаря которому оживают черные точечки на нотной бумаге. Стоило Диме ощутить, что его руки начинают уставать, как Фаина Григорьевна мигом это замечала. Она поднималась со своего стула в глубине комнаты, где обычно подравнивала себе ногти, и тыкала его в спину пилочкой для ногтей. Это всегда пробуждало его сонное, а порой и замерзшее нутро. С рук точно спадала тяжесть, и ноты снова нанизывались одна за другой. Иногда она хлопала в ладоши у него над макушкой или бабахала по клавишам в верхнем или нижнем регистре прямо во время его игры. А однажды так внезапно захлопнула крышку клавиатуры, что Дима еле успел отдернуть руки. Да уж, она знала, как привести его в чувство!

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

У непианистов тоже есть нутро, говорила Фаина Григорьевна, только у них оно недоразвитое и проку от него мало. Именно так, очевидно, обстояло дело со всей Детской музыкальной школой №1. Интересно, подумал Дима, пригодится ли ему нутро и в этой затее с Мстителями — не поможет ли оно ему стать еще более ловким и беспощадным? Генка, наверно, высмеял бы его. У него-то небось нутро — как сушеная прошлогодняя слива.

Дима занес руки над клавишами. Уши, голова, и так далее — все системы работают нормально. Три, два, один...

Плям. Первый аккорд он взял правильно.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та...

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Солдатики маршируют по широкому зеленому полю. Фаина Григорьевна велела ему представлять поле, хотя у настоящих солдат наверняка есть дела поважнее, чем топать по полям. К примеру, маршировать по городской площади, где можно и за непокорными горожанами присмотреть, и покрасоваться при всем параде. Генка хотел смастерить какие-нибудь значки и прикалывать к школьной форме, чтобы их не путали с обычным хулиганьем и шизиками, которые на переменах носятся по коридорам. А потом что? У солдат есть война, а Мстителям не за что мстить. Пока...

Дима забыл, как надо исполнять барабанную дробь из шестнадцатых — одним пальцем левой руки или разными. Но его пальцы продолжали играть сами по себе. — Та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата...

Едва он заиграл дробь одним пальцем — неуклюжим вторым, — как понял, что это ошибка. Надо было первым, четвертым, третьим, вторым, а потом снова первым!

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Его запястья зажались, и весь знакомый рельеф марша рассыпался. Он остановился.

— Стоп! — завопил режиссер и сорвал с себя наушники. — Анна Глебовна!

Анна Глебовна соскользнула со стула и вперевалку побежала к Диме.

— Ушаков! — строго сказала она. На носу у нее была родинка с пучком тоненьких желтых волосиков.

Халтурщица.

Теперь Дима вспомнил слова Фаины Григорьевны о том, что свои пальцы надо уважать и давать каждому немного заслуженного отдыха. Не зря же, в конце концов, у нас их не два, а целых десять! Лунные часы показывали пять минут первого.

— Ушаков! — повторила Анна Глебовна. — Ушаков!

По комнате поползли шепотки. Зрители заерзали, заболтали ногами.

Дима почувствовал, что у него горят щеки; всему остальному его телу в промозглой студии было зябко до дрожи. Бедная мама!

— Что с тобой, Ушаков? Такая легкая пьеса! Раз-два-три, и поехали. — Анна Глебовна пощелкала своими пухлыми пальцами. — Посмотри, сколько еще у меня таких, как ты!

Ну давай же, взмолился Дима, обращаясь к своему нутру. Шагом марш! Ты же все знаешь, и пальцы твои все знают. Отмаршируем, а мстить будем потом.

— Я готов, — сказал он. Минутная стрелка неторопливо добралась до шестой черточки. Секундной было на все наплевать: она знай себе маршировала по кругу. В неправильном темпе.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Тишина в студии! — скомандовал из-за мониторов Олег Борисович. Зрители затаили дыхание. — Камера! Мотор! Начали!

Пальцы, голова...

— Извините, а мне надо опять говорить свое имя и возраст и что я буду играть?

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Стоп! Стоп! Не надо тебе ничего говорить. Ты уже прекрасно все сказал, и теперь тебе осталось только сыграть.

Дима кивнул.

— Тишина в студии! Камера! Мотор! Начали! — Дима видел только, как шевелятся режиссерские усы.

Он заиграл снова. Зеленое поле. Солдатики. Золотое солнце в серебряном небе.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата...

Барабанный бой отомщен! Он знает пьесу назубок. Музыкальные следы цепочкой лежат перед ним, и его пальцам надо всего лишь бежать по этим следам под присмотром хорошо разогретого нутра. Нет ничего легче! Он уже проделывал это сотни раз — и дома для своей пугливой матери, и перед Фаиной Григорьевной, пока она подпиливала себе ногти в маленьком белом облачке.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, трататата...

Колени в одинаковых ярко-синих брюках ритмично вскидываются к сияющим на груди орденам. Несмотря на тяжелые сапоги солдаты отбивают шаг ровно и четко. Они маршируют плотным строем, но при этом никогда (в отличие от Диминых пальцев) не спотыкаются друг о дружку. Только вот станут ли солдаты маршировать по полю в орденах? Они же не такие тщеславные, как Генка. Это он хочет, чтобы все считали его героем, при том что сам еще даже не знает, чего бы героического им совершить. Дима тоже не знает. Когда он предложил нападать на курильщиков из числа ребят постарше и конфисковать у них сигареты — мстя таким образом за тех, чья одежда, а то и что-нибудь похуже, испортилась от сигаретных ожогов, — Генка закатил глаза. Может, он просто боится старшеклассников. Вообще-то это Дима придумал создать шайку и назвать ее в честь любимого фильма. И если Генка родился на три месяца раньше и ростом капельку выше, это еще не значит, что его надо автоматически назначить главарем. Хватит думать про Генку!

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Прогнав все мысли, Дима растерялся, его нутро забуксовало. Пожалуйста, пожалуйста, только не это!

— Стоп, черт возьми! — завопил режиссер. — Анна Глебовна!

Анна Глебовна уже ковыляла к Диме. Длинная стрелка часов была на полпути к седьмой минуте. Прошли только три минуты. Целых три! Он давным-давно должен был отстреляться.

Учителя и родители стали перешептываться. Он обернулся посмотреть. Его мать сгорбилась и шарила глазами по полу, точно искала, куда бы сбежать. Она и в школьном буфете была такая. Как мышь. Иногда Дима далеко не сразу узнавал ее среди других буфетчиц, которые раздавали им завтрак. А когда узнавал, быстро кивал ей, но не подходил.

Вчера она допоздна гладила его парадный костюм. Брюки на нем были как железные. Воротничок рубашки резал шею. Если бы не желтая бабочка, он мог бы представить себе, что сидит в рыцарских латах. Хотя в латах Неуловимые мстители не были бы такими неуловимыми. Перестань, крикнул он про себя. Хватит, хватит, хватит! Заковать бы в латы свои мысли! Бедная мама...

Фаина Григорьевна сидела с каменным лицом. Она была лучшей учительницей во всей Магаданской области — нет, на всем северо-востоке, и ее боялись все, включая других учителей по фортепиано. Учителям не по фортепиано бояться не имело смысла, потому что все другие инструменты она просто не считала за настоящие. Теперь она его выгонит, подумал Дима. Мать расплачется, но он сам будет лучше спать по ночам. Правда, не сразу. А мать и так без конца плачет.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Анна Глебовна грохнула кулаком по поднятой крышке рояля, черному лакированному парусу. Диме отчаянно хотелось на всех парусах вырваться из этой могилы в ясный весенний день.

— Да соберись же ты, Ушаков! Будь я твоей учительницей... — Анна Глебовна посмотрела в глубину комнаты. — Ах да, наша уважаемая Фаина Григорьевна, конечно, здесь! Не позорь ее, Ушаков. У нее осталось не так много воспитанников, на которых она может возлагать надежды, — добавила она приторно-сладким голосом.

Халтурщица, халтурщица!

Раньше у него никогда не было трудностей с этим маршем. Он упражнялся так усердно, что иногда ему чудилось, как солдатики маршируют по его зубам, вдоль позвоночника и по ушным каналам. Он мог сыграть эту пьесу с закрытыми глазами или в темноте, в чем и убеждался много раз, когда отключали электричество. Мог сыграть ее с середины. Мог простучать ритм. Мог напеть ее, хотя никогда этого не делал. Пение — это для девчонок, а не для Мстителей. Мог сыграть левой рукой партию для правой, и наоборот.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

А теперь ему надо было сыграть ее всего один раз!

— Тишина в студии!

Анна Глебовна шмыгнула обратно на свой стул. Сейчас он ей покажет!

— Камера! Мотор! Начали!

Ну, как там голова? А руки? Дима чувствовал взгляд Фаины Григорьевны. Он начал про себя обратный счет с десяти, стараясь дышать неглубоко, чтобы железный воротничок не так жестоко впивался в шею. Эти клавиши были безупречно чистые и блестящие — не то что у его домашнего пианино, которое мать позаимствовала из общежития училища. Среди тех была не одна щербатая, а на правом краю, в верхней октаве, точно воронки от крошечных снарядов, зияли несколько сигаретных отметин. Пианино всегда служило полем битвы — между пальцами и темпом, между правой педалью, диезами и бемолями, аккордами и стаккато, мизинцем и форте, большим пальцем и пианиссимо, гаммами и ленью, нутром и Генкой. И все это было еще до того, как вмешивалась Фаина Григорьевна.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Часы с тупым равнодушием показывали 12:09. В 12:10 Дима может освободиться. Тогда он и поразмышляет насчет героизма — возможно, даже успеет совершить что-нибудь героическое, пока Генка еще будет в школе.

Ну, вперед! Поле, солнце, сверкают колени. Или ордена. Сверкают ордена. Колени вскидываются вверх. Он занес руки над клавишами.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. Уф! Обогнув первую мину, Димины руки замаршировали к свободе.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата.

Теперь полк приближается к темному лесу на краю поля.

— Ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ту, ту, ту, ту-ру-ру-ту-ту, рру, рру, рру...

Солдаты спотыкаются о камни и корни высоких черных деревьев. Дурацкая история! Маршировать в темный лес можно только по одной причине: чтобы сразиться с лесным чудищем. Надо ему было придумать свою собственную историю, а не слушать Фаину Григорьевну.

— Ту, ту, ту-ру-ру-ту...

Димины мысли переключились на то, что произошло в Магадане за последний год. Голодовка учителей. Взрыв газа в больнице. Три ограбления банков. Ну и конечно — убийство мэра! Убийцу так и не поймали. И никогда не поймают, грустно повторяла мать. Маршируй на него хоть целая армия, от страха он только лучше спрячется. Тут нужна хитрость, внезапность. Преследователь должен действовать инкогнито, чтобы преступнику и в голову не пришло в чем-то его заподозрить. Вот задача, достойная Неуловимых мстителей! Как же они с Генкой не догадались? Про них и в газетах расскажут, и в вечерних новостях...

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Дима почувствовал, что его нутро перегрелось и плюется паром. Тут надо будет заниматься сыщицкой работой, пробираться в государственные конторы под покровом ночи, выкрадывать документы, заново изучать улики, заново опрашивать свидетелей... Стреляли среди бела дня, на лестнице муниципального здания. Убийца прятался у всех на виду. Эх, жалко, что учительская забастовка кончилась! Конечно, и учителей тоже жалко, но если б не ходить на уроки, у Мстителей было бы гораздо больше времени на свое первое серьезное дело. Вдобавок и родителям вместе со всем городом было бы не до них. Дима вспомнил, как бедные учителя днем и ночью лежали на раскладушках под толстыми одеялами или бродили по школьным коридорам, будто привидения. Его любимая учительница Рита Павловна упала в обморок у него на глазах, когда он с одноклассниками пришел ее навестить, и ему в голову не лезло ничего, кроме смешных названий частей цветка, которые они проходили по ее предмету, биологии, всего за неделю до этого. Пестик, рыльце, завязь. Тычинки, цветоножка, чашелистик. Теперь ему стало стыдно. Тоже мне герой, сам лезет на телевидение, а учителям такого желает!

И тут его огорошило: да он уже на телевидении! Прямо в эту минуту. И ноги у него чешутся так, что спасу нет.

Он снова остановился. Зрители загудели еще до того, как режиссер успел крикнуть «стоп».

Ближний к Диме оператор распрямился.

— Есть время покурить? — спросил он.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

На Диму снова налетела Анна Глебовна. Ее вздувающаяся шея покрылась красными пятнами.

— Может, пускай кто-нибудь другой начнет, а потом дадим Ушакову еще попробовать? — робко пискнул кто-то из родителей.

— Мои ребята могут начать, — предложил учитель, которого Дима знал по училищу. Его Фаина Григорьевна тоже не любила. Он тоже был халтурщик. — Они выучили свои пьесы вдоль и поперек. У нас все про кукол: «Болезнь куклы», «Похороны куклы» и «Новая кукла». Мы никого не задержим.

Кое-где в рядах зрителей заговорили уже в полный голос. Режиссер мялся перед осветительной панелью, листая блокнот.

— Моя дочь очень старалась! — крикнула одна из матерей. — А нам сегодня еще к врачу надо. Мы не можем здесь целый день сидеть!

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Тик-так, тик-так... уже 12:12. Часы как будто усмехались Диме всем своим круглым лицом-тарелкой.

— Тише! Тише, пожалуйста, — попросил режиссер. — А что если пригласить сюда его мать? Или учительницу? Где они?

— Бесполезно, — сказала Анна Глебовна и посмотрела на Диму так, словно хотела откусить ему голову.

Он представил себе, как его мать выволокут из глубины комнаты на сцену, под лучи прожекторов. Он не помнил, чтобы она когда-нибудь говорила у всех на виду. На его памяти она вообще ничего не делала у всех на виду. Бедная, бедная мама!

У него в носу стало набухать что-то соленое. Неужто он сейчас разревется? Только этого не хватало! Теперь еще и в животе урчит. Утром мать приготовила ему особый фестивальный завтрак. У них нечасто бывали яйца, а когда они в последний раз ели мясо, он и вовсе забыл. Уже который месяц матери выдавали зарплату натурой, продуктами из школьного буфета — хотя надо признать, что дома они почему-то казались заметно вкуснее. Но этим утром она накормила его как перед решающим сражением. Две сосиски походили на короткоствольные пушки, покрытые розовой ржавчиной после героического участия в наполеоновских войнах, а также в Великой Отечественной войне и американской войне за независимость. Роль ядер выполнял зеленый горошек. Дима получил не меньше половины банки, а мог бы попросить и целую — боеприпасов много не бывает. Глазунья из пары яиц изображала врагов — пронзенные пятизубым копьем-вилкой, они залили своей кровью все поле боя, демонстрируя, что не может быть пощады в борьбе за... против фашистов. Да-да, фашистов! У них кровь желтая, как яд. Та-та-та-та-та-та, ды-дыщ, та-та-та-та-та-та, ды-дыщ, пу-у, пу-у-у-у!

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Надо кого-то вызвать, — сказал режиссер. — Ушаков! Эй, Ушаков! Кто-нибудь, сделайте что-нибудь!

Хватит же, хватит! — взмолился Дима, обращаясь к самому себе. Он уткнулся лицом в ладони. Кто вообще придумал эту игру на фортепьяно? Мать, кто же еще. А зачем? Ничего героического из этого не вышло — сплошные мучения, причем для всех. Когда Дима трепыхался, расплющенный могучей пятой Фаины Григорьевны, мать болезненно переживала за него. Когда ему что-то удавалось, он замечал, что в ее взгляде мелькают подозрение и страх. Однажды он застал ее дома за пианино: она сидела с закрытыми глазами, облокотившись на крышку клавиатуры, и не шевелилась. Он хотел спросить ее, все ли в порядке, но в комнате стояла такая тишина, какая бывает, когда дирижер оркестра поднимет палочку. Насыщенная будущим — а может, прошлым. Такую тишину не нарушают. И он закрыл дверь и на цыпочках ушел в кухню.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Но теперь уже слишком поздно распутывать цепи судьбы. Дима намертво прикован к роялю и опускается вместе с ним все ниже и ниже, сквозь пол студии в темные катакомбы под городом, где спрятано старое колымское золото.

Эврика! Неуловимые мстители найдут это легендарное сокровище, которое охраняют призраки старателя-первопроходца Билибина и десяти его помощников, убитых им, чтобы все досталось ему одному. Уж против такого плана Генка возражать не будет, особенно если пообещать ему немножко золота. А остальное, из целой груды сундуков, они раздадут поровну всем жителям города. Вот мать обрадуется! Купит себе наконец новое зимнее пальто и мяса на свое знаменитое жаркое. Фаине Григорьевне они тоже дадут чуточку, чтобы она съездила в гости к своим родным в Германии. И школе тоже, чтобы учителя больше никогда не сидели голодные. Ну разве что сами захотят. Дима почувствовал, как тепло из его нутра растекается по всему телу. В ушах звенела далекая музыка — кимвалы и тимпаны. Он наймет частных сыщиков из Москвы и Лондона, вроде Шерлока Холмса, и они найдут убийцу мэра. Сотни жужжащих альтов и скрипок роились вокруг него, точно пчелы. Он купит горы угля и согреет весь город, так что весна с летом наступят рано и останутся навсегда. Или нет, не навсегда: ведь играть с Генкой зимой в хоккей тоже здорово. Он начал раскачиваться и разминать руки артистичными жестами, как делают пианисты на телевизионных концертах. Раньше ему было за них стыдно.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Конечно, он не с мог доиграть эту пьесу до конца не только потому, что ему не хватало концентрации. В ярких прожекторных лучах и под пристальными взглядами зрителей и камер солдатики, марширующие по полю, вырастали до гигантских размеров. Они обуревали его еще юное нутро. Чтобы сыграть простенький марш, он должен был забыть и про Неуловимых мстителей, и про убитого мэра, и про голодных учителей, и про колымское золото, и про свою бедную маму. Или сыграть другую пьесу — великолепный концерт с полным симфоническим оркестром. Он уже слышал, как звучали бы все эти форте и пьяно, — так, словно инструмент сделан не из дерева и металла, а из чего-то живого и дышащего. Но для этого он еще недостаточно хороший пианист.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Даю тебе последний шанс, — прорычала Анна Глебовна. Кое-кто из родителей так и не перестал разговаривать, но дети умолкли. Они понимали: сколько бы они ни упражнялись, Димина судьба может постигнуть каждого. — Ты позоришь все магаданское музыкальное общество. И свое так называемое одаренное отделение в училище, и мою школу. Это невыносимо! Твой марш может сыграть даже слабоумный. Не надо слишком стараться. Ради бога, просто доиграй до конца! Я уж не знаю, как еще объяснить.

— Ну что, готовы? — спросил режиссер. Он скинул вельветовый пиджак. Лицо у него было красное, усы подергивались. — Последняя попытка, а затем переходим к следующему участнику. Зрители, верните стулья на место и соберитесь. Мне нужны приятные, довольные лица. Искусство скрашивает нам жизнь, и так далее. Группа, приготовиться! — он пошел к мониторам в конце комнаты, оттягивая на ходу высокий воротник своего свитера. — Тишина в студии!

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Микрофон повис у Димы над головой, как бомба на веревочке. Осветительные лампы словно вспыхнули еще ярче. Вдруг он ощутил за собой чье-то массивное присутствие. Аромат сандала. Фаина Григорьевна! Он обернулся к ней лицом. Ее зеленые глаза были непроницаемы, как окна давно опустевшего дома.

Она наклонилась к его уху. В тот миг, когда она сказала «играй», Дима почувствовал резкую боль в передней части левого бедра. Он глянул туда и увидел в брюках маленькую прореху. Ткань вокруг намокала от чего-то липкого. Кровь! Он опять поднял глаза на Фаину Григорьевну, но ее уже не было.

— Тишина в студии! — снова крикнул режиссер. Он ничего не заметил. Никто не заметил, что Диму ранили. — Камера! Мотор! Начали!

Дима заиграл марш. Его сердце стучало, отдаваясь в раненой ноге.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. Солдаты шли и шли. Он чувствовал, как боль пробирается глубже в ногу и растекается по всему бедру, а потом по голени и дальше вниз, до самых пальцев.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. Он отрывал пальцы от клавиш и снова бросал их обратно. Скорее, скорее, ведь он истекает кровью! Надо успеть доиграть раньше, чем она начнет капать на разрисованный четырехлистниками пол.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ту, ту, ту, ту-ру-ру-ту, ту, ба-ба-ба...

Его руки маршировали по черно-белой пустыне, усталые и измученные, все в крови. Только бы доползти до спасения, клавиша за клавишей!

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата. — Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-тари-ТАТА.

Аплодисменты...

Всё.

— Стоп! — закричал режиссер из своего угла. — Да здравствуют пресвятые угодники, Ленин и Чебурашка!

На часах было 12:14.

Дима встал и пошел на свое место в первом ряду. Аплодисменты стихли. Как он сыграл? Ему было страшно взглянуть на мать и Фаину Григорьевну. Он легонько потянул за штанину — больно! Ткань прилипла к ране. Он забыл поклониться.

— Сейчас пойдет моя Рита Ларина, а после нее — Соня Ковальчук. Соня и все остальные, сосредоточьтесь, пока еще есть время, чтобы нам не сидеть здесь до вечера, — сказала Анна Глебовна. Соня была одной из немногих уцелевших учениц Фаины Григорьевны. Играла она хорошо.

— Тишина в студии, — сказал режиссер. — Нет-нет, секундочку. Ушаков, будь так добр, выйди! Хватит с нас на сегодня твоего общества.

Дима посмотрел на красное лицо режиссера. Ему стало почти жалко этого простого дядьку с его простой жизнью. Соня, которая сидела рядом с Димой, сочувственно покосилась на него и протянула ему платок.

Но он его не взял. Он вскочил, уронив стул, вылетел из студии и кинулся бежать по коридору. Мать нагнала его у выхода.

— Твое пальто, Димочка. — Неверная улыбка шаталась по ее лицу, как одуревший танцор, натыкаясь на нос и уши.

Они очутились на улице. Дима прищурился, глядя сквозь пушистый воздух на розовое солнце. Вытер свой переполненный нос. Ветхие желто-розовые здания. Облупленные серо-белые хрущевки. Все омыто светом, который, кажется, можно потрогать.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

— Ты очень хорошо играл, Димочка, — сказала мать и потерла глаза.

— Ты видела, как она меня резанула? Пилочкой для ногтей, а может, ножом! — вырвалось у него на высокой, писклявой ноте.

— Фаина Григорьевна? — мать все пыталась набросить на него пальто.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Дима отпихнул ее и ринулся прочь. Шел снег — это в мае-то! Он бежал в каком-то счастливом упоении, в горячке. Снег пах как свежесорванные огурцы, как лето у дедушки. Он тут же вспомнил, что больше всего на свете ему хочется иметь велосипед с ремонтным наборчиком, где есть специальный клей. Он натыкался на прохожих и отталкивал тех, кто не уступал ему дороги. С восторгом сшиб урну, промчался через перекресток под носом у гудящих машин. Будь у него велосипед, он пронесся бы на нем по дедушкиной деревне в облаке пыли.

Он бежал, чтобы сжечь во дворе желтую прошлогоднюю траву, пока до нее не добрались снег и Генка. Для этого надо взять спички, которые Неуловимые мстители на днях спрятали в своей тайной штаб-квартире. Он пнул камешек в бездомную собаку. Та залаяла и погналась за ним. На бегу он думал о любопытных деревенских коровах и нахальных козах, облепленной землей морковке, холодной реке с щекотными голубыми рыбами и ораве грязноногих ребят его возраста, которые курят сигареты и могут поймать гуся голыми руками.