Осип Брик. «Фото и кино»

За границей русское искусство в моде. Всякое. В большом спросе Достоевский, Толстой, Скрябин, Кандинский, Шагал, Нижинский, Павлова, Шаляпин. Не в меньшем — хор, балалайка, трепак, кустарные изделия.

Казалось бы, нам русским остается только гордиться таким головокружительным успехом нашего национального производства. Но, к сожалению, видишь, что гордиться нечем. Мало того, необходимо энергичнейшим образом с этим успехом б о р о т ь с я.

Чем привлекает западную публику русское мастерство? Своим, т. н. евразийством.

Это пошлейшая выдумка о том, что мы, русские,— какие-то полуевропейцы и полуазиаты, что мы призваны как-то синтезировать культурные достижения Европы и Азии, чрезвычайно распространена среди европейского бомонда. Иностранцы полагают, что при такой концепции легко понять и «духовную глубину» российского «богоискательства», и расточительную пышность русского искусства и русскую революцию с ее «жестокостями» и «голодом».

Русские — особый народ. В этом давно уже убеждают иностранцев наши национал-публицисты всяких толков и оттенков. Иностранцы поверили. И особенно охотно поверили после Октябрьской Революции.

В самом деле. Если «особый народ», значит, законы русской революции не обще-обязательны, значит,— ничего «такого» в Европе случиться не может. И сразу возможно отнестись к русским событиям с точки зрения «незаинтересованного восприятия», которое, по справедливому мнению философов, является базой «эстетических» эмоций. Перевести русскую революцию из категории политической в категорию эстетическую — лучше подарка буржуазному самочувствию и придумать нельзя.

Эстетствующие иностранцы различают в «евразийстве» русского искусства две стороны.

Во-первых,— п с и х о л о г и з м.

«У вас русских мало машин, но много души. Поэтому у вас такое одухотворение в искусстве».

Наше величайшее бедствие — техническая отсталость и интеллигентское «переживательство» — иностранцы смакуют, как пикантную особенность русской культуры. Они были бы рады отстаивать нас и впредь без машин, но с «душой». Нас это весьма мало устраивает.

В русском искусстве иностранцы с особым пристрастием выискивают все, что трактует о страданиях за правду, о борьбе духа и тела, о «подвижничестве» и о прочих проблемах психических «глубин». Отсюда повышенный интерес к Достоевскому.

Я видел Моисси в «Живом трупе». От Толстого ничего не осталось. Сплошная достоевщина. Вместо великолепной сатиры на буржуазную мораль и законность — трагедия страдающего за «правду» «христосика».

Я был на закрытом просмотре «Поликушки», отвратительной кино-ленты с «переживаниями». Немцы были в восторге от глубины психологической трактовки (опять-таки по Достоевскому), от всего «евразийского колорита». Картина шла под музыку Добровейна, специально «скомпонованную» из «русских» мотивов.

Вторая принадлежность «евразийского» искусства — «восточная пышность», необузданность творческой фантазии.

Иностранцы в восторге от бутафории дягилевских, романовских, балиевских и т. п. постановок. Им ужасно нравится мистическая фантастичность Кандинского и Шагала. Они загораются от «лихого» трепака, лезгинки, балалайки, хора. Это — так «колоритно»!

Всю гниль, весь хлам старого изжитого нами искусства, построенного на «переживательстве» и паточной декоративности, иностранцы принимают за подлинное русское искусство и приспосабливают к своим потребителям, как пряное экзотическое блюдо, наряду с искусством негров, китайцев, индейцев и пр. внеевропейских народов.

Русские художники за границей усиленно спекулируют на этом «этно-эстетическом» вкусе к русскому искусству и наперебой работают над изготовлением вещей «а ля рюс». В этом благородном соревновании сошлись все школы и направления. И Малявин, и Ларионов, и Григорьев, и Богуславская.

Спрос рождает предложение. Появляются новые художники из молодых — Челищев, Госмасон, Боберман. И эти тоже вовсю малюют декорации, занавесы, костюмы для многочисленных русских театриков, шантанов и кабаков.

Русского искусства здесь нет. Это — «евразийская» к у л ь т у р а. Об этом нужно сказать иностранцам. Надо халтуре этой противопоставить современное русское искусство, рожденное Октябрьской Революцией. Надо объяснить иностранцам, что мы раз навсегда порвали с эстетическим старьем, что мы не ищем больше художественных вдохновений в психоанализе и декоративной стихийности, что мы ищем их в законах биомеханики, конструктивности, в трудовых и производственных процессах.

Если мы разочаруем любителей «евразийской» эстетики, тем лучше. Наше объяснение с восторгом встретит передовая интеллигенция и пролетариат, которые ждут от нас не новых эмоций, а новых культурных достижений.