Конец войны

центре Мисураты, где падали снаряды, Чиверс обнаружил фрагменты запрещенных вооружений, использованных войсками Каддафи. Тогда он еще не имел представления о том, где они произведены и каким образом попали в Ливию. Проще всего было узнать об этом, обнаружив огневые точки, с которых велся обстрел. По мере того как войска Каддафи отступали со своих позиций в Мисурате, Чиверс исследовал их одну за другой — в том числе, те, что были расположены на Триполи-стрит, где тремя неделями ранее под обстрелом погибли его друзья, фотографы Крис Хондрос и Тим Хетерингтон. Но поиски оказались безрезультатны: ему не удалось найти ни сопроводительных документов, ни ящиков с маркировками, способными раскрыть их происхождение.

Уже через день после снятия осады с Мисураты Чиверс направился на холмы, окружавшие город. Вспоминая собственный армейский опыт, он методично прочесывал местность, прикидывая, где сам разместил бы минометные точки. Он продвигался неторопливо, все больше расширяя круг поиска в попытках обнаружить нужные доказательства. Ему удалось найти какое-то старое вооружение, похоже, использовавшееся когда-то военными Каддафи для отработки противовоздушных ударов. Но, судя по всему, оно не имело отношения к только что прошедшим боям.

Чиверс и его переводчик Хади находились на территории, контролируемой дружественными войсками повстанцев. Поэтому журналист позволил себе расслабиться и, выходя из фургона, оставил там каску. Такое он редко позволял себе, особенно на этой, как он выражался, «сраной войне», где с неба в любой момент мог обрушиться какой-нибудь смертельный сюрприз и где не так давно были убиты двое его друзей. В том, где и когда он имеет право снять каску, Чиверс всегда свято соблюдал дисциплину. Помимо естественного желания сохранить жизнь, стремление защитить себя имело и моральную основу, ведь в случае ранения «врач или медсестры, водитель скорой — все они будут вынуждены заниматься тобой вместо того, чтобы заняться кем-то еще. Это строгое правило: когда ты освещаешь военный конфликт, ты не должен попадать в число жертв и создавать дополнительные проблемы непосредственным участникам событий».

Итак, Чиверс снял каску — и ни на минуту не забывал об этом. Он провел на этой работе десять лет и за это время научился не испытывать чувств по поводу того, что происходит вокруг, превратившись во «что-то вроде робота, машины для фиксации наблюдений»: «Если я буду думать о себе и своих чувствах, как я смогу выполнять свою работу? Собственные ощущения мне не интересны. До них вообще никому нет дела». Но, сняв каску и оставив ее на заднем сиденье фургона, он был уверен в том, что поступает правильно. Он был убежден: «В этот день я не умру. Здесь нет никакой опасности».

Другое правило военных корреспондентов: если с тобой есть кто-то еще и он хочет уехать, вы уезжаете вместе. Если вы находитесь в компании другого журналиста, по вам стреляют и он нутром чувствует, что пора уматывать, вы убираетесь из этого места. В 2013-м, в Сирии, Чиверс вместе с фотографом Брайаном Дентоном объезжал позиции повстанцев. В этот момент правительственная артиллерия начала обстрел дороги, по которой они двигались. «Жуткая была поездка, — вспоминает Дентон. — Они перерезали шоссе из Алеппо в Дамаск. В пятистах метрах располагались позиции правительственных войск. Находиться в том месте было очень страшно: слишком далеко, чтобы противник мог использовать артиллерию, но вполне достаточно для танков, ручного вооружения и тяжелых пулеметов. Это один из немногих случаев за всю мою карьеру, когда я был слишком испуган, чтобы работать. Но Крис был спокоен. Когда мы уже заканчивали, я помню, он спросил: "Ну что, собираемся?" И я ответил что-то вроде: "Еще бы, мне просто не терпится свалить отсюда. Я не могу работать, я слишком устал". Чиверс, говорит Дентон, тут же бросил свои дела, не задав больше ни единого вопроса. И они уехали.

Впрочем, Кристофер Чиверс не тот человек, который легко уезжает оттуда, где опасно. 11 сентября 2001 года он работал в Нью-Йорке, всего в нескольких кварталах от ВТЦ, где, при параде, в галстуке, готовил репортаж для городского отдела The New York Times о ходе праймериз. И вдруг его пейджер стал разрываться от сообщений. Он ринулся к горящим зданиям и чуть не погиб в 9:59 утра под обломками южной башни, а затем — в 10:28, когда рухнула северная. Двенадцать дней он оставался на месте катастрофы, передавая репортажи в газету.

Через несколько недель он оказался в Узбекистане. Его путь лежал дальше, в Афганистан. Так начиналась его четырнадцатилетняя карьера в качестве военного корреспондента. Четырнадцать лет на войне, на волосок от смерти. За эти годы он написал сотни статей из десятков горячих точек. Его журналистское мастерство возрастало пропорционально силе его самоотречения. "Ничего особенного в этой работе нет, — утверждал он. — Несколько статей, и все". Среди коллег он славится этой самоотрешенностью, но еще больше — способностью не терять самообладание в любых опасных ситуациях. Те, кому доводилось оказаться с ним в горячей точке, подобно Дентону, вспоминают, что Чиверс помогал им сохранять спокойствие, к примеру, комментируя ход обстрела. Он знает, на какие дистанции бьет тот или иной вид оружия и какова вероятность попадания, инстинкт четко подсказывает ему, будет ли взята позиция, и он не отказывается при случае преподать коллегам небольшой урок. Фотограф The New York Times Тайлер Хикс, часто выезжавший на фронт вместе с Чиверсом, вспоминает, как тот спас его от серьезного ранения. Хикс встал позади стрелка, но Чиверс тут же одернул его: "Парень, РПГ выдает обратное пламя, уходи скорее!" А вот еще один рассказ от Дентона: "Крис говорил нам: "Это не ракета, а фугасный снаряд. Запомните: ракета запускается в воздухе, а снаряд — с земли".

Хикс работал с Чиверсом чаще чем другие фотографы. Он вспоминает ночь в Афганистане, когда их короткая прогулка с патрулем обернулась долгим приключением. Как правило, они тщательно готовились к участию в патрулировании, но в этот раз оказались в чистом поле без необходимого снаряжения. Патрульные ушли на юг, и они остались одни на всю ночь — без еды, воды, сменной одежды. Спать им пришлось прямо в грязи. "Шел промозглый дождь. Это было ужасно! — вспоминает Хикс. — Нам пришлось провести всю ночь, обнявшись, чтобы согреть друг друга. Это было не лучше, чем оказаться под обстрелом. Мы были страшно голодны. Все время хотелось пить. От обезвоживания раскалывалась голова. Грязь проникала всюду, песок скрипел на губах и попадал в глаза". Подробная история неудачного патрулирования, встреченной на пути засады и отчаянного возвращения назад была опубликована Чиверсом в Правила жизни в августе 2009-го, став классическим примером его репортажа.

Всякий раз, будучи прикомандированным к воинской части, перед боевым выходом Чиверс собирал солдат, представлялся и рассказывал о том, чем будет заниматься. "Это было лучшее, что он мог придумать, — утверждает Хикс. — Потому что, если бы кого-то ранили или убили, а мы продолжали при этом делать свою работу, кто-нибудь мог разозлиться, не понимая, чем именно мы заняты". Чиверс говорил: "Мы будем вместе с вами, пойдем рядом с вами на патрулировании, будем двигаться так же, как вы, и подвергаться тому же риску. Главное отличие в том, что у нас нет оружия. И если что-то случается, наша работа отлична от вашей. Мы не будем участвовать в происходящем, не будем отвлекать вас от вашего дела. Мы лишь фиксируем все, что происходит".

бследовав холмы вокруг Мисураты, Чиверс ничего не обнаружил. Он вспоминает, как, постукивая пальцами по часам, думал: "Нужно вернуться и сделать звонок". День прошел зря. Он сказал Хади: "Хер с ним, здесь пусто. Поехали". Он повернул назад; машина уже была в поле зрения. И вдруг через несколько секунд в небе раздался рев. Звук был долгий, протяжный. "Я знал этот звук, — вспоминает Чиверс, — потому что не раз видел воздушные бомбардировки". Но еще ни разу ему не приходилось оказываться в центре авиаудара. Ни разу он сам не был целью. По звуку это было похоже на двухсоткилограммовую бомбу; казалось, она падает в шахту лифта, на дне которой стоит Чиверс. У него не было времени среагировать, он не успел сказать ни слова. В голове промелькнула лишь одна мысль: "Авиаудар. Смерть".

Бомба разорвалась прямо перед Чиверсом и Хади. Ударная волна швырнула их в воздух. Чиверс тяжело упал на грудь, разодрав лицо и руки. Он был удивлен, что еще способен думать, однако мысли вовсю крутились у него в голове: "Эта штука подняла в воздух кучу мусора. Ты остался жив, отлично, но ты же не хочешь, чтобы теперь тебя убило бампером от машины, который прилетит тебе в голову с расстояния в сотню футов". Он тут же прижался к земле и, перекатившись на спину, внимательно оглядел небо. Ничего.

Хади, похоже, не был ранен. Они оба поднялись на ноги. Они не слышали друг друга, и Чиверс закричал, что было сил. Он понимал тактику авиаударов и знал, что летчики часто работают в парах. Знал он и о том, что цель, которая продолжает двигаться после удара, особенно раздражает их. Летчики называют тех, кто пережил первый бомбовый удар и пытается спастись, "брызгунами", и имеют обыкновение проводить зачистку, чтобы, как они выражаются, "прихлопнуть брызгунов". Об этом и кричал Чиверс своему переводчику: "Надо убираться отсюда! Скорее!"

Он начал уходить зигзагами, бросаясь то в одну, то в другую сторону под углом 20 градусов. Голова налилась тяжестью, мозг никак не мог оправиться от сотрясения. Хади тем временем бежал прямо к машине и, добежав, прыгнул на водительское сиденье. Чиверс продолжал бежать зигзагом. Хади рванул к нему, распахнул дверь, громко крича: "Залезай, залезай!" "Попасть в машину проще, чем в человека, — лихорадочно думал Чиверс. — Не уверен, что хочу быть в ней". Но вытащить напарника из фургона он не мог никак, поэтому нырнул на заднее сиденье, и Хади ударил по газам.

Солдаты повстанческой армии, дежурившие на блокпосту в ста с лишним метрах дальше по шоссе, страшно удивились, увидев авто, вылетевшее прямо из огромного облака взрыва. Они, вспоминает Чиверс, смотрели на них в полнейшем изумлении. Один из них, в экзальтации тыча пальцем в Чиверса, скороговоркой проговорил: "Большой бум, мистар! Вы еще живы?"

себя дома в Род-Айленде Чиверс хранит осколок бомбы, чуть было его не убившей. Он висит на стене гаража, где Кристофер пишет свои статьи. Это была авиабомба GBU-12, судя по штампу, с боеголовкой mk82. "Тот случай стал для меня очень важным уроком, — утверждает он. — Пилот, сидевший за штурвалом, сбросил бомбу рядом со мной, на участке, где я находился. При этом все прекрасно знали, что войск Каддафи там нет. После этого они объявили о факте бомбардировки, считая ее вполне осмысленной. Они говорили неправду. Может, они сами в это верили. Но, так или иначе, здесь кроется проблема, верно? Отсюда мы можем сделать вывод, что они сами не знают, куда кидают свои бомбы, но при этом убеждают себя, что это им отлично известно. Использовать таким образом смертоносное оружие крайне опасно. Для меня было очень полезно увидеть все своими глазами, и потом держать это в уме, слушая рассказы военных о том, что они делают. Потому что лично у меня нет сомнений в том, что именно тогда произошло". Тут Чиверс рассмеялся, добавив: "В конце концов, я был достаточно близко к месту события".

Он пережил бомбовый удар благодаря топографии и геометрии. Попросту говоря, благодаря слепому случаю. По его словам, с 11 сентября 2001 года он часто думал о том, что от того, куда ты поставил ногу, зависит, будешь ты жить или умрешь.

Сегодня он дома. Здесь он просто Крис. Он опознает незнакомца по тому, что тот называет его Си Джей. В морской пехоте он дослужился до звания капитана, но еще став лейтенантом, оказался завален бумажной работой. Набивать десятки раз за вечер длинную подпись "Кристофер Джон Чиверс" было слишком утомительно. Вскоре для сослуживцев он стал просто Си Джей. Когда после первой войны в Персидском заливе он ушел в отставку и поступил в школу журналистики Колумбийского университета, он сохранил привычную краткую подпись.

В доме Чиверса куча детей, он полон шума и жизни. Вернувшись с войны, он проводит здесь почти все время. Именно здесь он обычно пишет. Чиверс ненавидит писать о себе, а к разговорам о себе относится с еще большим отвращением. Он предпочитает обсуждать, как он сам выражается, "убийство рыб". У него есть беспалубная рыболовная лодка: восемь метров в длину и почти три в ширину. Глубокая осадка, говорит Чиверс, отлично ходит по морю: "Никакого трюма. На носу пластиковое сиденье для двоих. Ни кроватей, ни коек, ни прогулочной палубы, ни кают. Ты открыт для стихии в любую погоду. Когда мой мозг разрывается от впечатлений, я чувствую себя в лучшей форме. Нет, наверное, правильнее будет сказать, что именно в таких ситуациях я чувствую себя естественно. Я максимально спокоен, когда я в море, на своей лодке, ночью, вместе с детьми, за много, много миль от берега. Когда плохая погода и вокруг туман. Я управляю лодкой и пытаюсь разгадать задачки, которые задает мне рыба, а потом — вернуться назад. Ничего не видно, кругом чернота, туман, мгла, и мы рискуем столкнуться с каким-нибудь буксиром или баржей, которые тоже пробираются к берегу. Многие и слышать не хотят о подобных приключениях. Но что касается меня, именно в такие моменты я совершенно счастлив, спокоен и доволен жизнью".

Крис и его жена Сьюзен купили этот дом, когда Чиверс получил назначение в московское бюро The New York Times, в котором проработал с 2004 по 2008 годы. Он смог взять с собой семью, в то же время оставаясь "в часовом поясе, ближайшем к основным военным конфликтам".

Семья, конечно, тяжело переживала его поездки на фронт. Когда Чиверс впервые отправился в Афганистан, главные войны столетия только начинались. Он провел вдали от дома четыре месяца, вернувшись лишь в январе 2002-го. Когда он уезжал, у него был только один ребенок, сын Джек. Потом — почти что двое. Его второй сын, Микки, родился через пять недель после его возвращения. А еще через пару месяцев он улетел в очередную командировку в Израиль, где провел за работой все лето.

Готовясь к грядущей войне в Ираке, ожидавшейся в марте, уже в ноябре Чиверс вновь направился на Ближний Восток, где провел шесть месяцев. Второе Рождество подряд он встречал вне дома. Это была самая длинная из его одиноких военных командировок. "Жизнь семьи идет своим чередом, — рассуждает он. — А я остаюсь где-то в стороне. Это ведь неправильно, так?"

Впрочем, его иракская командировка чуть не закончилась в самом начале. Все границы были закрыты, попасть в страну было практически невозможно. Несколько сотрудников The New York Times находились в Багдаде, но на севере страны, в Курдистане, куда планировал направиться Чиверс, не было никого. Ожидая отправки в Лондоне, он совершенно случайно сумел выйти на влиятельного посредника. "Этот парень оказался в Лондоне проездом, — говорит Чиверс. — Я сумел встретиться с ним и сказал, что направляюсь в Курдистан и намерен там задержаться. Все время, что я говорил, он продолжал читать газету, сохраняя выражение глубочайшей величественной скуки. Но когда я изложил ему свою историю во всех подробностях, он, в конце концов, сказал: "Ну ладно. Я тебе помогу".

Этот человек велел ему отправляться в Тегеран — еще одну точку на карте, куда практически невозможно попасть американскому журналисту. Посредник снабдил его рекомендательным письмом, адресом и именем человека. Затем Чиверс отправился в иранское посольство, где представился орнитологом-любителем, желающим понаблюдать за миграцией птиц в Иране. Может ли он получить визу? Служащий выдал бланк анкеты, велев ее заполнить. В графе "профессия" Чиверс указал: "Писатель". "Я отдал им паспорт, — вспоминает он, — и подумал, что у меня нет ни единого шанса получить эту чертову визу".

Он вернулся в посольство через неделю. Виза была готова.

В Тегеране Чиверс устроился в гостинице, притащив с собой стопку книг по орнитологии, которые заранее купил в лондонском Музее естественной истории. На следующее утро он отправился по адресу, данному посредником. Такси доставило его к обшарпанным многоквартирным домам на окраине города. Офис располагался на верхнем этаже, там сидела пара курдов в поношенных костюмах. В комнате было не продохнуть от сигаретного дыма. "Меня послал мистер... — сообщил им Чиверс. — Вот его письмо".

"Да ладно?" — отозвался один из присутствовавших по-английски.

Прочитав письмо, он продолжал сосредоточенно курить. "Он положил письмо на стол и уставился на меня, — вспоминает Чиверс. — В конце концов, я спросил: "Ну, и что там, в этом чертовом письме?" Делая вид, что дословно припоминает текст, курд проговорил: "Эти люди — наши братья. Отвезите их в Курдистан. И убейте". Затем он откинул голову и расхохотался. "Долбаный шутник!" — подумал Чиверс.

Следуя инструкциям, полученным в Тегеране, он пересек Иран, добравшись до иракской границы. Через несколько дней Чиверса задержал отряд "стражей революции". Допрашивал его нервный и злой священнослужитель в коричневой робе, который, похоже, никак не мог решить, что ему делать с американским журналистом, который слоняется по окрестностям, притворяясь орнитологом. В конце концов, Чиверс оказался на свободе и сумел попасть на утопающую в грязи дорогу, которая вывела его в промытый дождями овраг. На другой стороне был Ирак. Утром, на рассвете, Чиверс увидел стоящий на обочине дороги "мерседес". Из машины вышел один из племянников его лондонского связного.

"Привет, чувак! — воскликнул он с британским акцентом. — Добро пожаловать в Ирак!"

Чиверс оказался в Сулеймании, в Иракском Курдистане. Там он провел следующие несколько месяцев, с нуля организовав целую информационную сеть. Он искал приличные больницы, получал наличные, доставал транспорт, договаривался с надежными водителями, переводчиками, посредниками. Других журналистов в тот момент в Курдистане не было. "В конечном итоге, — вспоминает Чиверс, — я обзавелся отличными водителями, прекрасными переводчиками, которые к тому же оказались студентами-медиками, так что при необходимости могли наложить кому-то из нас жгут. Или самим себе, если потребуется. Я нашел надежные машины, запасся целыми сумками наличных и аптечкой первой помощи. Порыскав по базарам, сумел даже купить шлемы и бронежилеты".

Наконец, армейский контингент был доставлен в Ирак. Вторжение началось — и на удивление быстро активные действия завершились. Руководство газеты предложило ему возглавить багдадское бюро: восстановление города даст ему массу отличных сюжетов, говорили редакторы, к тому же у него будет дом с бассейном, и он сможет перевезти к себе семью. Чиверс был поражен: "Вы что, не понимаете, что война все еще идет? Что на самом деле ничего не кончилось? Черт возьми, я не поеду в Багдад купаться в бассейне!"

Чиверс отказался от предложенной работы. Он считал, что до начала какого бы то ни было "восстановления" предстоит еще немало смертей и разрушений. По опыту, полученному в Афганистане и Ираке, он был убежден: США завязли в этой войне на многие годы. Главной темой этой войны — по крайней мере, той темой, которую он был максимально готов освещать, — были сюжеты об американских солдатах, изложенные так, как мог изложить их лишь бывший морской пехотинец. Чиверс верил, что важная часть этой истории написана на ящиках с боеприпасами, осколках снарядов и новейших артиллерийских вооружениях, удары которых обрушатся на войска. По его убеждению, глобализация рынка вооружений должна была обернуться неожиданными последствиями для американских войск; бесконечные партии оружия, которые США многие годы поставляли в разные страны мира, в итоге обернутся против ее солдат. До сих пор ни у одного журналиста не было сил и возможностей заняться этой темой.

Чиверс не знал, что в грядущие годы этот сюжет вкупе с другим, более глобальным — о войнах двадцать первого века — будет швырять его из Ирака и Афганистана прямиком в "арабскую весну" в Ливии и Сирии и дальше — к освещению территориальных амбиций Владимира Путина на Украине; от выдающегося расследования для Правила жизни о захвате чеченскими боевиками школы в Беслане — к душераздирающему репортажу о засекреченных потерях американской армии от брошенных в Ираке запасов химического оружия и исчерпывающей истории АК-47.

"Я понимал, что война не заканчивается, — рассуждает Чиверс. — Конфликты, о которых я писал, продолжаются. Сейчас они развиваются по-прежнему. Я и раньше понимал, что это марафон. Больше чем марафон. Но не знал, что это дорога длиною в жизнь".

рудно сказать, когда в этой истории для него наступил переломный момент. Может быть, когда привычка к постоянному бдительному напряжению стала проявляться в каждом его шаге в самые обычные дни. Даже когда он отвозил детей в школу или пил кофе с приятелем, он без конца анализировал обстановку с точки зрения выживания. "На твоем месте я бы здесь не садился, — сказал он как-то другу. Был солнечный день, они сидели в кафе в центре Манхэттена. — Если будет взрыв, тебя засыплет стеклом".

А может, это было в тот день, в разгар ливийского конфликта, когда артиллерия правительственных войск обстреляла холм, на котором находился Чиверс, и он пытался найти, как он выразился, "место, где можно было бы постоять в безопасности"? Он как раз говорил по телефону с редактором The New York Times Роджин Джекетт, и она отчетливо слышала звуки взрывов. В какой-то момент Чиверс упал, прижавшись к земле, и связь прервалась. Через несколько минут он перезвонил Джекетт, но та была настолько напугала, что не могла говорить. Она была уверена, что Криса убили.

А может, это случилось тем апрельским днем 2011-го, когда его подбросило в воздух взрывом натовской бомбы? Или несколькими неделями раньше, когда под минометным обстрелом погибли Хондрос и Хетерингтон? Тогда Чиверс вместе с Сидни Квирам из Human Rights Watch прикладывал все усилия, чтобы как можно скорее отправить их тела домой. Пришлось искать автомобиль-рефрижератор и уговаривать команду судна в портовой Мисурате, все еще находившейся под обстрелом, подождать с отправлением, чтобы доставить тела в Бенгази, откуда их можно было отправить самолетом на родину.

"Я должен написать об этом", — сказал он Брайану Дентону, который был вместе с ним в Бенгази. "Мы сидели в комнате Криса, — вспоминает фотограф. По его голосу ясно, что этот момент он запомнил навсегда. — Крис писал, а я просто смотрел по сторонам. Но вдруг он остановился и зарыдал, спрятав лицо в ладонях".

Денон и Квирам положили руки ему на плечи. "Сейчас, дайте мне минутку", — пробормотал Чиверс.

Многие журналисты утверждают, что гибель Хетерингтона и Хондроса кардинально изменила принцип работы прессы в зонах боевых действий. Некоторых из них — как пишущих репортеров, так и фотографов — эта трагедия и вовсе заставила отказаться от командировок в горячие точки. Несомненно, подобные мысли приходили в голову и Чиверсу. Но нет, поворотным моментом для него стала все же не Мисурата.

"Я всегда думал, что умру от пули или от чего-нибудь похуже", — признается он теперь.

В 2014 году, перед своей последней командировкой в Ирак, Крис вместе со Сьюзен и двумя сыновьями сидел за обеденным столом и играл в питч. Один из мальчиков вдруг пожаловался на нестерпимый зуд. Его кожа горела от сыпи, покрывшей его с головы до пят. Они вызвали семейного врача. После осмотра тот озадаченно сообщил, что не может установить причину раздражения. Ничто не свидетельствовало о наличии инфекции, на аллергию это тоже никак не походило. Через пару дней Чиверс отправился в Ирак. На этот раз командировка была короткой — около трех недель. Он постоянно созванивался со Сьюзен, раз за разом сообщавшей ему, что раздражение на коже мальчика не проходит. Однако в день его возвращения сыпь неожиданно и полностью исчезла.

Чиверс проконсультировался с врачом. Тот объяснил, что почти наверняка это был сбой иммунной системы, скорее всего, вызванный страхом. Мальчик просто боялся за жизнь отца. "В этот момент во мне словно сработал переключатель, — вспоминает Чиверс. — Понимаете... я просто понял, что не могу с ним так поступать. Несколько недель я вел внутренний спор с самим собой. Я пытался понять, могу ли я включиться во все это опять. Помню, как ночами лежал в постели и говорил себе: думаю, это все. С меня хватит".

Чиверс поговорил с братом, тоже бывшим морским пехотинцем. Тот сказал: "Если твой ребенок болен и у тебя есть лекарство, которое его исцелит, неужели ты откажешься от него?"

В конце лета 2014-го, вернувшись из командировки на охваченную войной Восточную Украину, Чиверс написал письмо своему редактору, попросив о новом назначении. "Я занимался изучением организованных форм насилия и жизни военных с 19 лет, когда решил вступить в морскую пехоту, — писал он. — Теперь я был бы рад взяться за новые темы". С тех пор он ни разу не был на войне.

Следующий год он потратил на то, что сам называет программой возвращения к нормальной жизни. Это означало, среди прочего, отказ от постоянной неусыпной бдительности. "Думаю, если вы пообщаетесь с любым профессиональным солдатом, будь то опытный сержант, капитан или даже кто-то повыше рангом, они расскажут вам о том, что, вернувшись в гражданскую жизнь, продолжают думать о тактике боевых действий на местности, даже когда просто едут в машине по городу, — объясняет Чиверс. — Может, так проявляется посттравматический синдром? Я не пытался проходить диагностику и не изучал этот вопрос. Чувствую ли я, что отличаюсь от окружающих? Думаю, что да. Иначе и быть не может. Так ли это плохо? Плохо, когда это сужает способность к восприятию реальности. Ты думаешь обо всем этом вместо того, чтобы думать о чем-то еще, и это тебя, мягко говоря, тормозит. Но с другой стороны, многие люди, наверное, до сих пор живы именно благодаря такому подходу. Если ты достаточно много времени провел в лесу, ты становишься лесным обитателем".

Чиверс говорит, что придумал ряд стратегий, с помощью которых доводит себя до изнеможения, чтобы затем получить возможность как следует отдохнуть, — без навязчивых мыслей, постоянной бдительности и воспоминаний о жизни на войне. Он решил, что должен постоянно оставаться в движении. Он каждый день выходит в море с детьми на своей лодке — разумеется, если волны не слишком высоки. Он колет дрова. Он занимается садом, точнее фермерством, выращивая картошку, лук, фасоль, брокколи и тыкву.

Кроме того, он получил новое назначение в The New York Times. Осенью 2014-го по редакции прошел слух, что Кристофер Чиверс покидает международный отдел. Сам он в тот момент сидел в ньюс-руме и вносил последние правки в материал о химическом оружии (он готовил его уже в рамках новой должности в отделе расследований). Заметив его, редактор Роджин Джекетт — та самая, с которой он говорил по телефону из Ливии, — подошла и сказала, что слышала об уходе. Чиверс рассказал ей о сыне, о том, как они играли в карты, о той его сыпи и его бесконечном страхе. По словам Чиверса, это было послание, переданное ему через сына, — послание, гласившее, что ему пора уходить, и сформулированное "так доходчиво, что даже я смог его понять".

На секунду задумавшись, Джекетт сказала: "Что ж, нам остается только благодарить твоего сына". И добавила: "Потому что он благословлен свыше".