Все на улицу: переписка писателя (и пешехода) Уилла Селфа с писателем (и пешеходом) Джеффом Николсоном — о прогулках и их значении

Живя в Лондоне и Нью-Йорке, двух великих пешеходных городах, я ходил пешком каждый день, чтобы добираться, куда мне нужно, и попутно исследовать городскую среду. Позднее, обосновавшись в Лос-Анджелесе, где пешком не ходит никто, я, как мог, продолжал предаваться этому занятию, но это было усилие, сознательное решение идти наперекор доминирующей культуре. Со стороны это казалось неестественным, казалось актом протеста или проявлением эксцентризма, но я ни против чего не протестовал и не намеревался выглядеть эксцентричным. Мне просто хотелось ходить. И в какой-то момент я задумался о причинах этого желания, о том, что значит для меня ходьба, чем она была в истории и чем является в современном мире. Эти вопросы в конце концов заставили меня написать книгу «Утраченное искусство ходьбы» (The Lost Art of Walking).

Разумеется, я понимал, что не один нахожусь на этой территории. Есть, например, «Страсть к путешествиям» (Wanderlust) Ребекки Солнит, есть «Пешком» (On Foot) Джозефа Амато, но этим книгам присущ ученый оттенок, какого, я знал, у моего сочинения не будет. А вот когда мне стало известно, что Уилл Селф совмещает ходьбу с писанием и публикует результаты в газете Independent и книге «Психогеография» (Psychogeography), я забеспокоился, как бы мы не отдавили друг другу ноги.

До того как у нас с Уиллом Селфом произошел этот обмен письмами, мы не были знакомы, но критики сравнивали наши романы. Меня чаще всего называли теплым, гуманным сатириком, его – ледяным, рычащим, обдолбанным бешеным псом от британской словесности. Мы переписывались, зная, что делаем это прилюдно. Мы оба считаем себя отчасти работниками сферы развлечений, и мы старались развлечь как друг друга, так и предполага- емых читателей.

Я в этом эпистолярном обмене взял на себя роль вожака, и Уилл Селф, у которого, видит Бог, куда больше безотлагательных дел, чем у меня, тем не менее отвечал прилежно и с энтузиазмом. Отправив электронное письмо способное, как я надеялся, вызвать отклик, я получал ответ не позже, чем через полдня. В этих ответах не было ничего ледяного, бешеного или обдолбанного, но в одном – в пристрастии к редким словам – Уилл свою репутацию оправдал. Из переписки с ним я узнал новое для себя слово: «ожеледь». Посмотрите в словаре. Мне пришлось это сделать.

Джефф Николсон

Привет, Уилл!

На той же неделе, когда издатель согласился заказать мне «Утраченное искусство ходьбы», я отправился на длинную прогулку вокруг Голливудских холмов недалеко от своего нынешнего дома и после получаса ходьбы без всякой видимой причины вдруг споткнуся, упал и сломал руку в трех местах.

Меня прооперировали, в предплечье вставили металлические штифты, и я, хотя рука еще была в гипсе и подвязана, решил, что пора возобновить ходьбу. Так я и сделал – испытывая положенное воздействие прописанных врачом опиатов. Естественно, мне вспомнился Де Квинси — (Томас Де Квинси (1785 – 1859) – писатель, автор книги «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» — Правила жизни), вспомнились Вы, и еще вспомнилась одна давняя подружка, которая любила гулять по Лондону, закинувшись ЛСД. По ее словам, она в этом состоянии замечала многое, на что никогда не обратила бы внимания без психоделической подпитки: архитектурные детали, элементы уличного дизайна, предметы в окнах домов.

Мой личный, весьма ограниченный опыт городских прогулок под кайфом (в ЛСД-шном смысле) состоял в том, что это ужасно. Мне казалось, я могу читать мысли каждого, кто встречается мне на улице, и все эти мысли были мне глубоко отвратительны. Когда я рассказал об этом Иэну Синклеру, он заметил, что я правильно сделал, решив избегать во время прогулок веществ, расширяющих сознание, ибо под поверхностью большого города таится нечто чудовищное, с чем лучше не соприкасаться. Я согласен с ним в отношении психоделиков и вместе с тем считаю, что прогулка по Лондону, и тем более по Нью-Йорку, в слегка поддатом состоянии – одно из самых больших удовольствий жизни. Ги Дебор, насколько я понимаю, трезвым почти не бывал — (Ги-Эрнст Дебор (1931-1994) – французский писатель, художник-авангардист, философ и режиссер, основатель Ситуационистского интернационала, любитель пеших прогулок и один из основоположников психогеографии). Поскольку Вы, судя по всему, знаете о непреодолимых пристрастиях намного больше моего, хотелось бы прочесть, что Вы думаете о пристрастии к ходьбе в противоположность иным пристрастиям – возможно, даже пристрастию к писательству. Мне лично делается одинаково нехорошо, если я какое-то время не хожу пешком или не пишу.

Что скажете?

Джефф

...

Ну что Вам сказать, Джефф...

В свой алкогольно-наркотический период я ходил пешком очень много – под кислотой, под марихуаной (которую более или менее непрерывно курил двадцать лет с лишним), под кокаином (во время одного памятного накокаиненного ночного кружения я, проходя мимо Музея естествознания с барельефом, изображающим линнеевскую цепочку бытия, проникся убеждением, что это уменьшенная модель всей органической эволюции) и даже под опиатами. Хотя чаще всего я шел через весь город, чтобы раздобыть наркоту (как ни странно это звучит сейчас, в конце 1970-х и начале 1980-х в Лондоне было по-настоящему трудно достать героин), а потом сидел тихо.

В первый момент Вашу мысль о пристрастии к ходьбе, словно к наркотику, я встретил недружелюбно: ходьба расширяет горизонт – пристрастие сужает; ходьба помогает ощутить себя в мире – пристрастие уводит из мира; ходьба (по крайней мере, в нашем с Вами понимании) означает готовность к превратностям, ослабление контроля – пристрастие требует тщательно контролируемых действий, тонкой настройки души (и тела), а значит, и всего опыта; и так далее. Должен, однако, признать, что музыкальный размер 4/4 и возникающее у меня во время долгих прогулок – городских или сельских – ощущение некоторой бесплотности (голова плывет над землей, я пускаюсь в медитацию, позволяю сознанию крутить свои шестеренки) – все это и правда имеет нечто общее с измененным опытом, которого я искал в наркотиках. Что странно, к ходьбе, хотя она обеспечивает эти эффекты более надежно, я не испытываю такой навязчивой тяги... пока что.

Всего наилучшего.

Уилл

Привет, Уилл!

Согласен в отношении бесплотной, медитативной стороны пеших прогулок. Я часто, особенно если хожу долго, ловлю себя на том, что поначалу я очень вдумчив и внимателен, примечаю то и это, предаюсь возвышенным мыслям, составляю в голове фразы – но затем, спустя несколько часов, все это прекращается. Я просто иду, просто переставляю ноги. И мне кажется, что это хорошо.

Себастиан Сноу, один из моих любимых писателей-пешеходов (слегка чокнутый выпускник Итона, протопавший через всю Южную Америку – все 8700 миль от Огненной Земли до Панамского канала), пишет в своей книге «Человек с рюкзаком»: «Благодаря некоему трансцендентному процессу я словно перевоплотился в коня-тяжеловоза: с опущенной головой, непоколебимый, я просто работал ногами, душой пережевывая Ничто». Мне это нравится.

И это одна из моих всегдашних проблем с ходьбой в сверхзапрограммированном варианте – скажем, пройти весь Бродвей от начала до конца, или туда и сюда по каждому из мостов через Темзу, или по каждой улице лондонского Хэмстед-Гарден-Саберба. Разумеется, это можно сделать, но в какой-то момент начинаешь задаваться вопросом, так ли уж это необходимо.

Помнится, во время одного интервью Вас спросили, в чем разница между психогеографическим актом и трюком. Вы ответили: «Я слишком стар для трюков». Конечно же, это не так, мистер Селф.

Джефф

...

Джефф!

Мне очень понравилось про «душой пережевывая Ничто», и ко мне это тоже относится в полной мере. Снова напрашивается сравнение с медитацией: пускаюсь в путь, размышляя запрограммированным образом – или, возможно, испытывая лишь воздействие какой-нибудь неотвязной мелодии из тех, что немцы называют «ушными червями», какой-нибудь ужасной поп-песенки середины 1970-х, слов которой я не помню; или же сочиняя более изысканную композицию из строчек, метафор и образов, с великим усердием извлекаемых из того, что я вижу, слышу, обоняю и осязаю. Но чаще всего ровный ритм шагов рано или поздно подчиняет все это себе. Ради этого я стараюсь покрывать очень большие расстояния: двадцать пять, тридцать, даже тридцать пять миль за день. Ближе к концу, на многомильных высотах (в чем-то похожих на горные, хотя это сравнение не доставляет мне удовольствия: я очень люблю альпинистскую литературу, но только когда читаю ее лежа в гамаке в речной дельте), я, подобно вашему старому итонцу, погружаюсь в ландшафт, начинаю ощущать его контуры, как мог бы ощущать тело, которое стремлюсь познать если не сексуально, то по крайней мере чувственно.

Что же касается ходьбы как жеста – да, я слишком стар, чтобы выгуливать омаров на поводке в саду Тюильри, или ходить по Флоренции, выбирая маршрут с помощью игральной кости, или искать дорогу через Берлин с помощью карты Хартфорда, штат Коннектикут. Сомневаюсь, что так можно сорвать маску с «общества спектакля», и вместе с тем верю, что ходьба на дальние расстояния способна подложить под него мину. По этой причине я остаюсь верным походам в аэропорты: пешком в аэропорт, перелет, потом пешком в город. Это некое отрицание предписанного поведения, сводящего к банальности величественную суть международного авиапутешествия; кроме того, поскольку физическое восприятие расстояния гораздо живее умозрительного, ходьба не дает возникнуть чувству, будто Манхэттен, как пенис, введен в устье

Темзы: вместо особых отношений – чудовищная случка городов.

Согласен с Вами и по поводу ощущения бесцельности, порождаемого этими прогулками-жестами (или трюками). Но хочу спросить: может быть, само это желание наделить наши блуждания целью составляет часть нашей проблемы? Иными словами – может быть, нам просто надо признать, что мы всего-навсего идем на прогулку?

Уилл

Дорогой Уилл!

Я уже изрядно углубился в работу над книгой, когда узнал про Ваши колонки в Independent, озаглавленные «Психогеография», и, разумеется, я не дерзнул прочесть ни одной из них. Но кто-то прислал мне Вашу колонку «Без гроша в Беверли-Хиллз», где есть некие параллели с одним текстом, опубликованным мной в совершенно неизвестном литературном журнале, который, я уверен, никогда не попадался на глаза ни Вам, ни кому-либо другому. Мой текст, как Вы, может быть, догадываетесь, назывался «Долгая прогулка по Голливуду». Видит Бог, писательская жизнь и так достаточно трудна, чтобы еще беспокоиться из-за подобных вещей.

Дело тут, подозреваю, в том, что англичане определенного литературного склада – такие, как Вы, я, Олдос Хаксли и Райнер Банем, – откликаемся, когда речь идет о Лос-Анджелесе, во многом на одни и те же его особенности: на глубоко присущую ему странность, на несоответствие нашим английским представлениям о том, каким должен быть город — (Олдос Леонард Хаксли (1894-1963) – английский писатель, эмигрировавший в США и скончавшийся в Лос-Анджелесе, автор романа-антиутопии «О дивный новый мир», Питер Райнер Банем (1922-1988) – писатель, архитектурный критик, автор книг «Теория и дизайн в Первую эпоху машин» и «Лос-Анджелес: архитектура четырех экологий» — Правила жизни).

И тем не менее мы накладываем на этот город наши английские переживания и наши английские привычки, включая пешую ходьбу, и находим, что они вписываются в среду не так уж плохо: пригороды, ухоженные садики, множество маленьких своеобразных магазинчиков, удивительное обилие приличных книжных магазинов. Иногда, конечно, приходится пользоваться автомобилем – но, знаете ли, попробуйте-ка в наши дни прожить без автомобиля в маленьком английском городке.

И если все-таки Лос-Анджелес не самый подходящий город для пеших прогулок, то наша извращенная английская натура состоит отчасти в том, чтобы действовать вопреки ожидаемому, гулять там, где гулять «не положено». Попробуйте, если хотите испытать на себе недобрый глаз охраны, пройти мимо Саентологического центра для знаменитостей. Поскольку это их так сильно раздражает, я, конечно, хожу мимо них постоянно.

Я родом из Шеффилда, расположенного около английского Скалистого края, и тамошним любителям пеших прогулок по-прежнему нравится причислять себя к великой радикальной традиции, апофеозом которой стал массовый переход границ частных владений на горе Киндер-Скаут. Сотни людей тогда утвердили свое право на проход по земле, которую хозяин-жлоб использовал лишь раз в год для тетеревиной охоты.

Я знаю, что в детстве Вы много ходили пешком с отцом. Я тоже. Мой папа был из числа тех, кто считал, что знаки «Проход запрещен» и «Частные владения. Не заходить» относятся ко всем, кроме него. Одним из самых напряженных и мучительных моментов моего детства был тот, когда мы с отцом мимо предупреждающих табличек зашли на чью-то частную землю и были изгнаны человеком на лошади, спросившим: «Вам бы понравилось, если бы я заехал верхом в ваш сад?» Поскольку мы в то время обитали в муниципальном жилом массиве (у нас был домик с крохотным палисадничком в сплошном ряду однотипных строений), я нашел эту идею довольно пикантной.

Были ли у Вас интересные случаи нарушения границ?

Всего наилучшего.

Джефф

...

Джефф!

Что ж, соглашаюсь с Вашим суждением об англичанах определенного возраста, хотя сам являюсь

англо-американцем – в значительной степени американцем, достаточно пожившим в Штатах, чтобы не ощущать нутром никакой странности в тамошнем городском пейзаже, хоть лос-анджелесском, хоть чикагском (в Чикаго я недавно прошел от Петли до ближайшего «Уол-Марта» – это был, можно сказать, экономический траверс протяженностью в девять миль).

Мне легче идентифицировать себя с Вами в отношении прогулок с отцом. Любой детский возраст, когда он случается, можно, наверно, назвать переходным. Мой папа был человек сравнительно робкий, но сущий лев, когда дело касалось нарушения границ, стояния на краю утесов (чем выше и головокружительней, тем лучше) и законов о продаже и потреблении алкоголя.

Но недавно мне довелось гулять с еще более беззаботным нарушителем границ – с художником Энтони Гормли. Когда Энтони видит табличку «Проход запрещен», он стрелой бросается в атаку. Мы отправились на прогулку через остров Фаулнесс в устье Темзы, который с 1916 года служил артиллерийским полигоном. До него можно добраться только по воде, а чтобы его пересечь, существует лишь пара дорог. Нашей целью был Брумвей – средневековая насыпная дорога, по которой можно пройти только в отлив. Она ведет с острова на илистые мели эстуария и шесть миль тянется вверх по течению, пока не выходит на берег у Саутенда.

Нет нужды говорить, что начало этого пути

было ознаменовано табличками «Стоп!», «Опасно!», предупреждавшими о мгновенной гибели из-за неразорвавшихся снарядов. Но Энтони все это было нипочем. «Плевать, перестраховка!» – взревел он и зашагал по илу. Это была одна из самых странных и зловещих прогулок в моей жизни: под ногами коричневая ожеледь, вдали из тумана вздымаются громадные трубы электростанции на острове Канви, а мы, как двуногие корабли, шлепаем вверх по Темзе.

Когда я говорю людям, что собираюсь совершить утилитарную прогулку – например, до аэропорта, или даже просто какую-нибудь дальнюю прогулку, что кажется мне делом вполне прозаическим, меня всякий раз спрашивают: «Это что, с благотворительными целями?» Получаете ли Вы такой отклик? И если да, то как на подобную глупость реагируете?

Пока!

У.

...

Дорогой Уилл, сотоварищ по ходьбе!

Вопрос «Это что, с благотворительными целями?», мне кажется, возвращает нас к тому, что Вы сказали в позапрошлом письме о ходьбе просто ради удовольствия в противоположность ходьбе ради нанесения на карту зон атмосферического единства (правильно ли я употребляю язык Ги Дебора?).

Разумеется, для писателя тут есть одна закавыка. Очень многие ужасные ситуации становятся гораздо легче выносимыми, если ты знаешь, что можешь потом про все это написать, а прогулка, которая слишком легка и приятна и предпринимается без «серьезной» причины, может просто не дать достаточного количества сырой, здоровой «правды-матки». И какой тогда в ней смысл?

Мне кажется, пеший переход кинорежиссера Вернера Херцога из Мюнхена в Париж глубокой зимой 1974 года, о котором он написал в книге «Прогулка по льду», был в высшей степени «полезным». Он совершил его, чтобы спасти жизнь престарелой Лотты Айснер: «Я всей душой верил, что она останется жива, если я приду пешком». И она не умерла. Она прожила до 1983 года. Она редактировала сценарий «Париж, Техас» – фильма с двумя сценами ходьбы из числа величайших в истории кино — (Лотта Генриетта Айснер (1896-1983) – кинокритик, историк кино, писательница и поэтесса, памяти которой посвящен фильм Вима Вендерса «Париж, Техас» (1984) — Правила жизни).

Я испытал личное функционалистское унижение, связанное с Херцогом. Мне хотелось, чтобы Херцог сказал что-нибудь лестное о моей книге — такое, что я мог бы нашить себе на пиджак (типа: «Ходьба – добродетель, а Николсон – бог среди ходоков»). Зная, что посылать экземпляр в его лос-анджелесский офис бесполезно, я разузнал его домашний адрес, лично пришел к его дому пешком и бросил книгу в почтовый ящик, сопроводив ее смиренным и (казалось мне) обаятельным письмом. По образцу Херцога я «всей душой» верил, что если пройду тринадцать миль от моего дома до его и обратно, включая отрезок по бульвару Лорел-Каньон (жуть для пешехода: крутой уклон, слепые повороты, никаких тротуаров и стремительно несущиеся машины, водителям которых и в кошмарном сне не приснится, что какому-то идиоту вздумается идти по этой дороге пешком), то получу желаемое. Но моя вера обманула меня. От мистера Х. пока что ни слова.

Я однажды спросил Иэна Синклера, какое место в Лондоне он считает наихудшим для ходьбы. Он назвал Ротерхайтский туннель под Темзой.

Можете припомнить что-нибудь еще более ужасное?

Джефф

...

Ха! Мир тесен, Джефф.

Во время моих 120-мильных кружений по Лос-Анджелесу единственный по-настоящему рискованный момент (если не считать встреч с вооруженными бандитами в Южном Централе – но это вещь стандартная) был у меня на Лорел-Каньон-Драйв. По глупости я двинулся через парк к Малхолланд-Драйв, испытывая уверенность (никак не связанную с педофилией), что на Лорел-Каньон есть тротуар. Но оказалось, что Божественное Право Водителя реализовано там в полном объеме, и к тому же быстро темнело. Я пошел вниз по каньону, но примерно на полпути до бульвара Сансет стал испытывать нешуточный страх за свою жизнь (мне приходилось постоянно перебегать со стороны на сторону, чтобы водители видели меня на поворотах) и в конце концов укрылся под автомобильным навесом.

Судьба послала мне Вергилия в лице субъекта с аккуратной эспаньолкой и в шелковых шортах, возникшего ниоткуда. Он беззаботно топал по придорожной канавке. Он сказал мне, что возвращается так домой постоянно, а иногда проезжает этот путь глубокой ночью на длинном скейтборде. Как сказал Берроуз, «бредешь сквозь дерьмо – и вдруг встречаешь хорошего парня».

Согласен: для длинной прогулки нужна цель, и какая цель может быть лучше, чем сделать что-нибудь функциональное? Во время своих лос-анджелесских хождений я отправился в Калвер-Сити, на встречу в штаб-квартиру Sony Pictures. На то, чтобы добраться туда из Голливуда, у меня ушел день, на обратный путь – еще день. А если разговор длился всего полчаса – какая разница?

Ваша история с Херцогом кажется мне... довольно романтической, честно говоря. Трудно представить себе Агирре, отвлекающегося от гнева Божьего ради того, чтобы сделать рекламу книжке — (имеется в виду фильм Вернера Херцога «Агирре, гнев Божий» (1972) — Правила жизни).

Vale!

У.

Джефф:

Уилл!

Я тут обдумывал Ваше замечание о чувственном ощупывании ландшафта, как человеческого тела. Работая над книгой, я попытался повысить ее сексуальный градус и написать о связи между ходьбой и сексом.

Когда у меня была «нормальная» должность и я работал в офисе, я жил ради перерыва на ланч, когда мог выйти погулять на улицу и поглазеть на женщин, которые тоже выходили пройтись в перерыв на ланч. Иногда та или другая бросала на меня ответный взгляд, но я не льщу себя мыслью, будто моя походка могла показаться кому-либо сексуальной. Эдмунд Уайт пишет в книге «Фланёр», что в Париже гетеросексуалы так же активно ищут партнеров на улицах, как гомосексуалисты; я лично в этом не уверен (кстати, программа проверки орфографии сейчас предложила мне заменить flaneur на flamer – фланёра на откровенного гомосексуалиста).

Гомосексуальный поиск кажется мне занятием поистине трудным и требующим времени: люди ходят взад-вперед по парку, в портовом районе или еще где-нибудь, поглядывают друг на друга, ведут сложные переговоры на языке жестов, взглядов... Ходьба, безусловно, составляет часть процесса соблазнения – но не секса как такового. И вот я начал набрасывать список сходств и различий между ходьбой и сексом.

Основные черты сходства: и то и другое – базовые, простые, ритмические действия, которые совершают почти все, но которые можно довести до величайшей изощренности и усложненности. Они могут дарить неимоверное наслаждение, но бывает так, что они переживаются как всего-навсего трудная работа. И то и другое некоторые любят совершать в одиночестве, некоторые – с одним избранным человеком, некоторые – в составе групп разной величины. Кое-кому нравится делать это в особой одежде.

Теперь черты различия. Первое: хотя во время ходьбы, безусловно, можно подхватить ту или иную болезнь, она будет отличаться от тех, какими заражаются во время секса. Второе: если пешую про-гулку можно законно и счастливо предпринять с собакой, то...

На этом я прервал свои размышления; они показались мне слишком легкомысленными даже по моим меркам (а я стою на шкале легкомыслия довольно высоко).

Так что, если у Вас имеются какие-либо соображения о сексуальных аспектах ходьбы, проникнутые чувственной весомостью, это, возможно, был бы хороший финальный аккорд для нашей переписки.

Ваш

Джефф

...

Да-да, Джефф!

Ходьба и секс... В дни моей юности псих бежал вперед вприпрыжку, орошая слюнями возбуждения бедра встречных, и я мечтал о случайных любовных актах под открытым небом. Но теперь, папаша Джефф, я состарился, и мне приходится таскать мерзавца за собой на цепи, и он пускает слюни лишь изредка.

Я, конечно, в какой-то мере кривлю душой, когда заявляю, что все это для меня в прошлом, – но лишь в какой-то мере. Недавние замечания, сделанные в связи с рекламной раскруткой моей книги «Психогеография» и во время моей публичной беседы с Иэном Синклером в лондонском Музее Виктории и Альберта, были, я бы сказал, отрезвляющего свойства. Я высказался в том смысле, что, хотя многие женщины очень любят ходить пешком, меньший природный интерес с их стороны к деталям, позволяющим ориентироваться в пространстве, в сочетании с более чем понятной тревогой, которую они испытывают в незнакомых местах, приводит, мне кажется, к тому, что обсуждаемое нами занятие – более или менее мужская прерогатива. В ответ были приведены общеизвестные примеры помногу ходивших пешком писательниц – и тем не менее я считаю, что это исключения из правила.

Следствием, по крайней мере для меня, является десексуализация ходьбы: случайная – и даже запланированная – сексуальная встреча во время пешей прогулки для меня, гетеросексуала, маловероятна. Что же касается фланирования, поиска – не соглашусь с Вами: мне кажется, это занятие должно доставлять людям громадное удовольствие, и даже в более либеральных, чем сейчас, условиях людям гомосексуальной ориентации – особенно мужчинам! – должно хотеться выйти на улицу, пройтись туда-сюда, присмотреть себе партнера. Что может быть приятнее?

Всего наилучшего.

Уилл