«Когда дует ветер, костер только разгорается. В этом характер моего героя»
Первое, чем удивил омичей и гостей фестиваля «Костер на ветру» – субтитры. Это российских фильм, но его герои говорят исключительно по-якутски. При этом писался сценарий на русском, но автору и режиссеру пришлось его переводить – для аутентичности и увеличения шансов на успех в прокате по республике. Зрителя якутский язык завораживает: благодаря непонятному, отрывистому, сильному и резкому наречию персонажи обретают мощь героев античной трагедии. А каждая реплика звучит, словно пророчество. Но режиссер Дмитрий Давыдов этого восторга русских ушей не разделяет: «Снимая на региональном языке, мы сами себя загоняем в рамки. Российскому зрителю очень сложно читать субтитры».
Трудности перевода распространяются и на символизм фильма. Лента начинается с того, что герои вырезают из озера лед, а заканчивается сценой с костром. Сам Дмитрий признается, что не вкладывал в эпизоды никакого смысла, однако на фестивале в Южной Корее зрители зацепились за эту невольную диалектику. Российский же зритель и вовсе видит в этой песне льда и пламени синтез христианства и шаманизма, ведь герои – православные якуты. Но на самом деле все просто. Лед вырезают не ради крещенских купаний. «Мы просто заносим этот лед домой, чтобы растапливать и затем пить чистейшую талую воду», – объясняет Дмитрий. То же самое и с названием. Городскому жителю кажется, что «Костер на ветру» – это символ хрупкости жизни. На самом деле – наоборот: «Когда дует ветер, костер только разгорается. В этом характер моего героя».
Этот герой – молчаливый суровый старик, похожий на позднего Клинта Иствуда. Действие происходит в деревне – якутском улусе. Единственный сын одинокого старика нечаянно убивает друга во время пьянки. Парня ждет тюрьма, а его отца – несмываемый позор. Чтобы заполнить пустоту в доме, старик подбирает замерзающего у магазина беспризорника. Дальше начинается драма, которую сравнивают чуть ли не с «Левиафаном» – с поразительной красоты природой, вымирающей деревней, обезоруживающим пьянством, беспомощной полицией и православной иконой.
Однако ни Международный кинофестиваль в Пусане (азиатский аналог Канн), ни фестиваль этнического кино ImagiNATIVE в Торонто (где фильм был назван «Лучшей драмой») не приглашают к себе эпигонов. Снежные просторы республики Саха могут напоминать финальные кадры фильма «Хрусталев, машину!», здешняя сельская трагедия – «Левиафан», фатализм героев – русскую литературу, а их громовое молчание – метод Андрея Тарковского. Но в «Костре на ветру» главное – его самобытность, которая и заставляет растерянного зрителя цепляться за сравнения. Критики в Торонто наверняка вспоминали Бергмана, представляя под таежными снегами земляничную поляну. А зрителям Пусана мог бы прийти на ум Чжан Имоу, с тем же трепетом описавший деревенский быт в драме «Под ветвями боярышника».
«Костер на ветру» настолько цельная вещь, что его не получается разобрать на запчасти. Даже финал – очень, кстати, страшный, – воспринимается зрителем не так, как его задумал режиссер. Публика видит в концовке фильма повод для отчаяния. Дмитрия Давыдова это удивляет: «Герой сумел изменить жизни других людей, а значит, после него останется светлая память». Еще больше непонимания вызывает игра актеров: они здесь настолько убедительны и органичны, что фильм кажется документальным. На самом деле все без исключения люди в кадре – обыкновенные соседи Дмитрия по селу. Объяснить достоверность их игры и преданность образом можно разве что национальным характером – вдумчивым и ответственным перед своей судьбой.
И тем не менее, язык для анализа якутского кинематографа выработать все же придется – и очень скоро. Прошлой осенью первая ласточка из Якутии долетела до всероссийского проката: триллер Костаса Марсана «Мой убийца» соперничал в кинотеатрах с «Девушкой в поезде» и «Прибытием». Эта история – вполне себе финчеровский нуар, а то и местный «Настоящий детектив». В Якутии, по словам Дмитрия, вообще предпочитают жанровое кино – «триллеры, комедии и даже хорроры». При этом региональный зритель не поддерживает «местного производителя» слепо: если верить Дмитрию, количество якутских премьер быстро переходит в качество. Вместо тридцати фильмов, как пару лет назад, сегодня каждый год выпускается не больше десяти. Но спрос на них такой, что владельцы кинотеатров заранее стремятся узнать, что и в каком месяце выйдет – чтобы подвинуть блокбастеры из большой России и далеких США.
«Мой убийца» попал в относительно широкий прокат лишь после перевода на русский. Произойдет ли подобное с «Костром на ветру», и поможет ли его судьбе приз за режиссуру в Омске, пока неизвестно. Дмитрий Давыдов рассказывает, что несмотря на мечту делать кино, на какое-то время вернется к жизни директора сельской школы, у которого не каждый день есть возможность выйти в Интернет. А «Костер на ветру» до поры до времени так и останется выразительной, цельной, громогласной и при этом тончайшей драмой об античном герое в теле якутского старика. Который рукоплескали в Южной Корее и Канаде, но про которую почти не знают в России.