«Секс, выраженный через деньги»: какой была ночная жизнь в России эпохи гламура
Можно сказать, что все началось еще в 1990-е — в нашем Jazz Cafe. В 1998 году грянул кризис, все потеряли деньги. И напрямую, и в виде недополученной прибыли. К началу нулевых денег становилось все больше и больше, а главная мотивация девяностых при этом осталась: стать похожими на Запад, на западных людей. Все делать так, как принято там, – и оставаться русскими.
В начале двухтысячных Горобий с супругой и его коллеги позвали меня работать над «Шамбалой». Тогда стало ясно, что для хорошего клуба мало одного декора и приличной выпивки. Нужно придумать мечту, которой каждый хотел бы завладеть. И «Шамбалу» создавали люди с мечтой. То, что получилось, можно назвать «гламуром». Да, кто-то прятал свою мечту под золотой ковбойской шляпой, а кто-то блистал, как прожектор системы ПВО. На первой новогодней вечеринке в «Шамбале», в 2002 году, мы поменяли тысячу долларов на рубли и разменяли на монеты, сложили все их в одну большую миску и разбрасывали на танцполе, а за нашими спинами расцветали радуги. Гости были счастливы – а значит, все было не зря.
Когда проект отбился, инвесторы ушли и оставили нам, четырем промоутерам, все это барахло. Никому кроме нас не были нужны эти бубны, эти коровы и слоны на стенах. Так «Шамбала» стала нашей. Мы чувствовали себя художниками и в общем-то ими были. Всю прибыль, кроме зарплат, мы инвестировали в будущие проекты. На маленьких проектах ты зарабатываешь себе имя, на средних – проблемы, а на больших, собрав силы в пробивающий все на своем пути кулак, ты можешь достичь цели.
Цену для потребителя определяла атмосфера, которую мы сумели создать. Даже если бокал, который гость держал в руке, – не хрустальный, мы делали так, чтобы он казался хрустальным. Если приглашенный артист не был лучшим в мире, он все равно был тщательно отобранным. Все было оценено и отфильтровано, как через решето. Каждый, кто приезжал к нам на дорогой машине, понимал – это не кабак.
Следующий проект – «Зима» – мы решили сделать на «Красном Октябре». За образец взяли наш великий и неповторимый Большой театр. Как известно, в Большом была одна императорская ложа, которую даже императрица не могла посещать одна; были ложи попроще – для великих князей, и так далее. По такому принципу мы и стали работать.
Мы учредили формат, который позже все начали копировать, – уже в день открытия объявили дату закрытия проекта. Люди шли к нам, потому что боялись что-то упустить. Мы инвестировали огромные деньги, но никогда не жаловались – той энергии, которую дарила нам «Зима», хватало, чтобы идти дальше и изобретать что-то новое.
Потом был клуб «Лето». Этот проект зазвучал еще громче: у нас был и подвесной мост, и пруд с лебедями, которых каждые выходные разыгрывали на аукционе, и лучшие артисты: на открытии выступала Грейс Джонс, легенда «Студии 54». Мы так веселились, что в высотке на Котельнической поменяли все окна!
На закрытии мы устроили показ шуб Елены Ярмак. Среди моделей были и наши прославленные теннисистки, а между ними – Людмила Марковна Гурченко. Когда она вышла на подиум, я вздрогнул – сначала мне показалось, что это ребенок.
В какой-то момент в наши «сезоны» начали ходить очень непростые люди. Скажем так, связанные с элитой государственного управления. Это был сигнал – в обществе наступают перемены. Многих из тех, кто к нам приходил, мы сейчас видим в телевизоре. Подробности я опущу – вид на жительство в России я получил только в прошлом году.
К появлению «Дягилева», этакой смеси русского имперства и Лас-Вегаса, московский бомонд был уже готов. В начале века, чтобы стать успешными, нужно было быть красивыми – и наоборот. Неслучайно клуб был назван в честь Сергея Дягилева, неслучайно был открыт, когда Большой театр закрылся на ремонт. Что нам было делать? Создать ему альтернативу. Почти пятьдесят лож, канатная дорога под потолком... Запросы росли, от масштаба перехватывало дух. У нас тусовались Энрике Иглесиас, Шакира, Кристина Агилера – под Новый год они просто не уезжали из Москвы. Мы делали вечеринки Van Cleef и Bvlgari. Наша приятельница Айсель Трудел представляла бренд Christian Louboutin, и на день рождения Лубутена мы привезли в Москву кабаре Crazy Horse. Наших девушек помнят до сих пор. Кажется, тогда мы создали не просто клуб, а храм радости. И в каком-то смысле достойную замену Большому театру – не как эрзац высокого искусства, а в смысле эмоций, которые рождают сочетание музыки и телесности.
Все это не могло не кончиться и кончилось так же красиво и с размахом, как и жило. Когда «Дягилев» сгорел, я почувствовал... облегчение. Тогда я жил на Сухаревской. Соседка мне крикнула через дверь: «Синиша, скорее включи плазму!» Вместо этого я подошел к окну и увидел, как в сторону Каретного едут пожарные машины и летят вертолеты. Осталось только щелкнуть пультом, чтобы убедиться – они едут нас тушить.
Пелевин писал, что гламур – это «секс, выраженный через деньги». А я бы сказал иначе. Осенью умерла мать Сильвестра Сталлоне, Жаклин, олицетворение старого американского гламура. Всех этих гиалуроновых уколов, ботокса и подтяжек, не всегда удачных пластических операций. Незадолго до смерти она сказала: «Если бы я могла, я бы сделала все эти процедуры сейчас, и получше. Но поймите, я делала все это не для себя – а для вас». ¦