Ларс Айдингер: «Я бы очень хотел сняться у Кирилла Серебренникова»

Это была любовь с первого взгляда (смеётся.) Любовь говорит на всех языках мира. Между нами возникла какая-то сильная эмоциональная связь. К сожалению, я так и не посмотрел «Аритмию», но я очень хочу это сделать.

То есть, можно сказать, после съёмок в «Матильде» вы стали лучше понимать русских людей?

Да, стал. Мне даже кажется, что я начал понимать русскую душу. Кстати, поскольку мои предки из Восточной Пруссии, то я не выгляжу как немец – обычно меня принимают за поляка или русского. Я очень устал от того, что немцы всегда скрывают свои эмоции. Им не хватает эмпатии. Они ко всему относятся иронически, от всего дистанцируются, они циничны, пропускают любые эмоции через призму разума. Когда разговариваешь с немцем, кажется, что он чего-то недоговаривает или попросту лукавит. Немцы не хотят жить с чувством вины, поэтому они отшучиваются. Вот включишь телевизор, там рассказывают про какую-нибудь катастрофу, и обязательно кто-нибудь отпустит шутку на эту тему.... Вот зачем? Ирония – это замечательно, но я хочу от неё избавиться. В отличие от немцев русские умеют переживать чистые эмоции, особенно хорошо у них получается чувствовать свою и чужую боль. Я верю в сильные чувства! В каждом из нас живёт эта боль. Немцы её отвергают, а русские принимают с распростертыми объятиями. Мне так нравится наблюдать, как русские сидят в подъезде и поют песни группы «Кино» и плачут. Мне тоже хочется испытывать сильные эмоции.

И кстати, поздравляю с премьерой. Вы довольны работой, которую проделали, и в целом фильмом?

Доволен ли я? Да, абсолютно. Я видел фильм в первый раз здесь же, в Германии, на Гамбургском кинофестивале, и я очень горжусь им. До знакомства с Алексеем Учителем я не видел его работ, поэтому, когда мы впервые встретились, он дал мне коробку DVD со своими фильмами. И мне очень полюбились «Космос как предчувствие» и «Край». Увидев их, я сразу понял, что все получится. Учитель – очень хороший режиссер, а быть частью его произведения – счастье.

А как вам его фильм «Прогулка»? Наша молодежь от него без ума.

Да, знатный фильм!

Возможно, это трудности перевода, но я читал два ваших интервью на русском языке, и в одном вы говорите, что для вас важно держать дистанцию с героем, а в другом – что вы погружаетесь в образ целиком. Где правда?

Там правда так сказано? Нет, для меня нет никакой дистанции. Ведь всякий раз, когда я интерпретирую героя, я стараюсь быть к нему как можно ближе, идентифицировать себя с ним и искать его черты в себе. Так что мне пришлось раскопать в себе немного Николая II – вот как я работаю (смеется).

И вы, и Михалина Ольшанска были чужаками на съемочной площадке. То же самое после фильма можно сказать и о Николае Втором и Матильде – лишних людях в своем обществе. Вас специально ради этого взяли в фильм?

Михалина, кстати, очень хорошо говорит по-английски. А что до меня, то предположу, что в этом и заключался замысел Учителя – взять на роль императора актера, который будет ощущать себя чужаком. Ведь очевидно, что Николай II чувствовал себя не на своем месте, и ему было очень некомфортно. У нас есть сцена, где его окружение именно что окружает его, все что-то ему говорят, а он только отмахивается от них: «Стойте, стойте, я не могу решить это сейчас». Я не говорю на русском, а Николай не говорил на языке политики. Ему приходилось выступать в роли царя в совершенно незнакомой среде. Несмотря на все старания семьи, он не был готов к этой роли. Думаю Алексей заметил во мне эту своеобразную харизму потерянного чужестранца.

Кто из ваших театральных персонажей ближе всего к Николаю? Принц в сомнениях Гамлет? Или Николай, продлись его век дольше, превратился бы из-за своих обид и разочарований в Ричарда III?

Разумеется, не Ричард III, нет (смеется). Я никогда не задумывался об этом и не проводил параллели между Шекспиром и Романовым... С другой стороны, «Гамлет» — это фундаментальная пьеса, так что в нем можно найти параллели ко всему. Ведь в в пьесе речь идет о самом базовом вызове, стоящем перед человеком: «Быть или не быть?» Так что сомнения, которые испытывает Гамлет, конечно, схожи с тем, с чем сталкивается Николай. Но для меня было принципиально важно показать этот конфликт не как юношеский порыв, а как очень серьезную драму. Это не просто выбор между тем, чтобы продолжить любить Матильду Кшесинскую, и тем, чтобы поддаться давлению необходимости взойти на трон. Оба устремления были для Николая равноценны. Он любил Аликс (свою супругу, императрицу Александру Федоровну. – Правила жизни), он хотел быть царем, хотел возложить на себя эту ответственность, но, с другой стороны, он был страстно влюблен в Матильду. Так что, чем больше я сосредотачиваюсь на том, чтобы сделать оба увлечения Николая одинаково притягательными, тем больше становится конфликт – такова моя идея.

Всегда интересно было спросить, что чувствует актер, когда держит в руках череп Йорика.

А я вообще не делаю этого. У нас вырезана эта сцена.

Поражает, сколько интерпретаций «Гамлета» существует. У вас он страдает от синдрома Туретта, а у Шекспира вообще был мужчиной с одышкой, потому что его любимый актер старел и полнел. Остается ли вообще что-то, что еще можно исследовать в этом герое?

Мне кажется, что «Гамлет» – это эссенция театра, наш принц –герой, который имеет дело с самыми важными вопросами. А еще эта роль так популярна, потому что каждый актер может вложить в нее свою личность. И то же самое касается зрителя: каждый, кто видит Гамлета на сцене, видит в этом герое себя. Так что это как идеальное зеркало. И, в каком-то смысле, выходя на сцену, я окружаю себя зеркалами. И герой, и зрители, и я сам, и все предыдущие прочтения Шекспира – всего лишь одни из сотен, тысяч и даже миллионов отражений парадокса под названием «Гамлет». Он – зеркало, установленное напротив зеркала. Чистое трансценденальное безумие! Ровно то, что мне действительно интересно.

Вы как-то выбежали с постановки «Гамлета» за людьми, которые ушли со спектакля. Почему? Вы часто так делаете?

Я делаю так только в театре. Например, после премьерного показа «Матильды» я так делать не буду (смеется). Я хочу дать понять людям, что их поступки влияют на то, что я делаю. Для меня важно, что думают зрители. Важно установить контакт с аудиторией. Я со сцены говорю шекспировский монолог, а они уходят, как так? Я не кричал на них, не говорил: «Не уходите». Я просто спросил, почему они уходят? Но зрители не так часто это делают. Так что мне не приходится бегать туда-сюда (смеется).

В этом году вы уже десять лет как играете Гамлета, верно?

Да, сегодня было 285-е представление.

А что вообще заставляет вас быть актером?

Я хочу разобраться в себе, больше узнать о том, кто я. Хочу понять, что такое жизнь, что значит быть живым, понять, зачем мы здесь, на этой планете.

И вам удалось найти ответы хоть на какие-то вопросы?

Мы здесь, чтобы умереть. Без смерти нет жизни. Жизнь так прекрасна, потому что она конечна. Иначе это был бы кошмар наяву.

А есть в литературе или истории другой персонаж, которого вы готовы играть еще десять лет?

Да, например, Пер Гюнт. Мечтаю сыграть Пер Гюнта!

Прочитал в книге «Айдингер», что вы принципиально не используете в театре грим, почему?

В театре нет, а в кино – да. Но там это не моё решение. Я всегда за то, чтобы избегать грима в работе. В реальной жизни мы же как-то обходимся без него, так зачем он мне на сцене? Когда мы разыгрываем какую-то сцену и я стою очень близко к партнёрам, я вижу грим на их лицах... Это очень странно. Мне не нравится, когда мне укладывают волосы, трогают меня... Я хочу быть свободен в выражении своих эмоций, а не скован гримом. Каждый раз когда я его использу, я предпочитаю наносить его самостоятельно. Почему это кто-то должен делать за меня?

Даже в «Матильде»?

(Смеется.) Нет, что вы! Такое самостоятельно не сделаешь! Мне очень понравился гримёр на площадке «Матильды»!

В той же книге вы говорите, что каждый раз, выходя на сцену, вы встречаетесь лицом к лицу со своими страхами и боретесь с ними. Вы не жалеете, что не прилетели в Россию на премьеру «Матильды»?

Да, я сожалею об этом. Но уточню, что жалею не о том, что не полетел из-за того, что боялся. Я жалею только о том, что не встретился со своими друзьями из России.

Я действительно горд за наш фильм, и я хотел разделить это чувство со всей командой. Я знаю, что они были там. Я написал открытое письмо (не знаю, было ли оно опубликовано в России), что если бы не было большого риска, что кто-то причинит мне вред, то я бы приехал. Но риск был.

После истории с «Матильдой» вы хотите сниматься в российском кино?

Я бы очень хотел сняться у Кирилла Серебренникова. Я жду, когда его освободят.