Бремя снастей человеческих
Сам я рыбу никогда не ловил и ловить не буду. Я займусь ужением не раньше, чем род людской лишит реки, моря и океаны всего мало-мальски рыбного. Я мог бы усмотреть здесь гордую моральную установку, найдись у меня хоть одно принципиальное возражение против рыбной ловли, какое-нибудь прочное убеждение, которое напрямую соединило бы нервные окончания клюющей рыбы с моим мозжечком. Но, увы. Мало того что я люблю рыбные блюда — в кусочках дымящейся трески нахожу скульптурно-мраморное изящество, в ломтиках семги вижу розовые оборки русалочьего белья, — мне по душе и сама идея рыбалки.
В детстве я прочел чудесную книжку Теренса Уайта «Меч в камне» и поразился, как живо он изображает состояние человека, ставшего рыбой (Мерлин превращает своего юного ученика Артура в ельца, и они резвятся в замковом рву). С тех пор мне хотелось поймать рыбу и благодаря этому шизофренически усвоить ее глубинный четырехмерный взгляд на мир. Жизнь, однако, удочку мне в руки не сунула. Если не считать унылых картин на берегу канала Гранд-Юнион, где унылые люди, сидя на шатких табуреточках, уныло пялятся на проплывающие мимо пивные банки, детство не снабдило меня рыболовными ролевыми моделями. Ближе всего к высокому переживанию полноценной поклевки подводили меня пробные рывки недоверчивого краба, передающиеся через шнурок с привязанным к концу кусочком бекона.
Тем не менее притягательность этого занятия мне очень даже понятна, ибо кто бы ты ни был — вульгарный береговой сиделец, статичный и сонный, или удалой ловец на мушку, упруго забрасывающий в поток свой нейлоновый эякулят, — рыбалка, как и охота во всех ее видах, — это способ одновременно быть и посетителем местности, и ее частью. Можно сколько угодно насмехаться над субъектом со складывающимся гармошкой пластиковым ведром, с извивающимися личинками в контейнере, с пятнадцатифутовым удилищем, сачком и упомянутой табуреткой, который сидит день напролет у паркового пруда в надежде подцепить в илистой воде хоть какую-нибудь мелочь, но я готов признать, что он настолько же превзошел уровень простого отдыха, как рыбак хэмингуэевского типа при ловле могучих тарпонов у островов Флорида-Киз.
Именно последним видом рыбалки занимался мой приятель Джеймс.
— Потрясающие бестии, — восхищался он за ланчем в Стокуэлле, уплетая копченую макрель. — Когда чувствуешь этот рывок, живешь на все сто, у тебя как будто автомобиль спортивный на том конце лески — чистая, обнаженная электрическая энергия. — Размахивая ломтиком хлеба, он продолжал свой панегирик: — Серебристая дуга дивной красоты, и во-от такая... — он развел руки на всю хвастливую ширь. — Когда на крючке, они выпрыгивают из воды и резко ныряют — пытаются порвать леску.
— А на вкус как? — поинтересовался я.
— Да никак. Совершенно несъедобны.
— Что тогда ты с ними делаешь?
— Вытаскиваю крючок и как можно быстрей отправляю обратно в воду.
Гм, не слишком вежливое обращение.
Потом Джеймс принялся расписывать прелести ловли альбулы во флоридских Эверглейдах.
— Альбула — это лосось на амфетаминах, — он облизнулся, словно смакуя рыбный деликатес. — Забрасываешь мушку, и они дуют за ней как угорелые. Самое замечательное, что ты стоишь в мелкой, чистой воде, где все видно. Ничего общего с обычной ловлей на мушку, когда бросаешь большей частью в темную воду. Наибольший кайф при этом — когда поднимаешь глаза от мутной реки к ясному небу. Момент почти галлюциногенного озарения! Можно, конечно, увидеть чуть побольше, если надеть поляризующие очки, но самих рыб все равно не увидишь — у них отменная защитная окраска.
Амфетамины, галлюциногены, кайф, темные очки... Закралась мысль, что рыбалка значит для Джеймса нечто иное, чем для большинства удильщиков.
А может быть, и нет. Ведь должно же быть какое-то объяснение тому факту, что почти все проточные водоемы на нашем тесно населенном острове захапаны и эксплуатируются либо землевладельцами, либо фирмами. Такому, как я, любителю пеших вылазок, то и дело встречаются знаки ЧАСТНАЯ РЫБАЛКА; и мысль о том, что эти фанатики поплавка и грузила вообще-то находятся под кайфом, позволяет если не простить, то в какой-то мере понять их маниакальное поведение. Мне нравится представлять себе, что, подобно юному Артуру из романа Уайта, они магически перенесены из своих повседневных оболочек мясника, пекаря, застройщика в самую сердцевину бытия своей добычи. К тому же это помогает понять их озабоченность частными рыболовными правами, ведь никакой жирный банкир, галлюцинаторно отождествивший себя с пресноводным лососем, не хочет, чтобы его побеспокоил безработный монтер-газовщик, который думает, что он угорь.