Он называл ее ангелом за забором.

Ему было одиннадцать, но его братья, чтобы сохранить ему жизнь, соврали нацистам, что шестнадцать. Он работал по-взрослому, на износ, в Шлибене, что входил в исполинскую систему концлагерей Бухенвальда; однажды тюремщик избил его так, что к нему несколько дней не возвращалось зрение. Как-то раз он увидел по другую сторону окружавшего лагерь забора с колючей проволокой девочку. Она посмотрела на него, сунула руку в карман, вынула оттуда яблоко и, размахнувшись, бросила его так, что оно прикатилось прямо к ногам узника. На следующий день она пришла с еще одним яблоком. И на следующий день. И на следующий.

Герман Розенблат дожил до конца войны, выучился в Лондоне на электрика, а потом переехал в Бруклин, где открыл маленький бизнес. Через двенадцать лет после войны по совету друзей он отправился на свидание вслепую. Они с Ромой Радзицки гуляли по Кони-Айленду, и вдруг она вспомнила про мальчика, которому бросала через ограду яблоки, когда жила в Германии в сорок пятом под вымышленным именем, притворяясь чистокровной арийкой. «А у него были лохмотья вместо обуви?» «Да», — ответила Рома. «Я и есть тот мальчик», — сказал Герман. Через год они поженились, чтобы больше никогда не расставаться.

В 1995 году Розенблат решил поучаствовать в конкурсе историй про любовь, объявленных таблоидом New York Post, — и, разумеется, сорвал банк. Потрясающий сюжет о том, как милосердие побеждает смерть, а судьба платит по счетам, угодил на первую полосу, и вскоре пара уже рассказывала про яблоки заплаканной Опре Уинфри в самом популярном телешоу страны. Издатели выдали Розенблату аванс за будущие мемуары; голливудские продюсеры купили на них права; Герман и Рома стали героями детской книжки и выступали в школах штата Флорида, куда пара переехала, выйдя на пенсию.

В 2008-м, незадолго до того, как книга наконец должна была появиться в магазинах, стало известно, что Герман соврал. Он действительно был в Бухенвальде и выжил — но заключенным было запрещено подходить к забору под угрозой расстрела, да и никаких гражданских с другой стороны быть не могло попросту в силу архитектуры лагеря. Семья Ромы Радзицки действительно пережила войну, скрываясь в Германии под вымышленными именами, — но жили они в трехстах с лишним километрах от Шлибена. Не было ни девочки, ни яблок: Рома и Герман впервые увидели друг друга в свете аттракционов Кони-Айленда в 1957-м.

Америка не любит, когда ее обманывают. Розенблат лепетал что-то про лучшие побуждения, стремление распространять ценности мира и добра и про то, что в глубине души он и правда верит в девочку с яблоками, хоть и знает, что это неправда — но его уже никто не слушал. Выход мемуаров отменили, издатели детской книги заявили, что не будут допечатывать тираж и готовы вернуть деньги каждому, кто попросит. Голливудский продюсер какое-то время пытался сказать, что история слишком хороша, чтобы не перенести ее на экран, даже если она вымышленная, но вскоре сдался и он. Сын Розенблата сказал журналистам, что больше не понимает, что за человек его отец; брат Германа, который тоже был в Шлибене и знал, что история не может быть правдой, перестал с ним разговаривать за несколько лет до того, как все вскрылось. Ученые и ветераны лагерей, которые помогли разоблачить подлог, обвиняли Розенблата в том, что его милая сказка способствовала исторической подмене: в реальном Холокосте не было никакого искупления, никакой романтики и никакой любви, спасающей мир, — только голод, холод, рабский труд и неумолимая рутина массового уничтожения; а любая выдумка девальвирует чудовищную реальность, которую и так норовят поставить под сомнение слишком многие. Герман и Рома несколько раз меняли номер телефона и, когда журналисты стучали к ним в дверь, отвечали, что Розенблаты тут не живут. Когда в феврале 2015 года Герман умер, некролог в New York Times был озаглавлен «Скончался Герман Розенблат, солгавший про Холокост».

Всех, кто писал об этом удивительном случае, разумеется, интересовал один вопрос: зачем он это сделал? Зачем человеку, выжившему в нацистских лагерях, врать про какое-то яблоко? Говорили, что дело в деньгах: Розенблат придумал свою историю, после того как в 1993-м на его магазинчик напали грабители, в результате стрельбы его сын остался парализованным, а сам Герман начал тонуть в долгах. Именно лежа в больнице с огнестрельным ранением, по словам Розенблата, он увидел во сне мать, которая наказала ему донести историю про девочку с яблоками до людей (менее мистическое объяснение состояло бы в том, что чем страшнее опыт, тем меньше шансов, что рассказчику будут задавать неудобные вопросы). Говорили, что дело в механизмах психологической травмы, которые невольно перезапустили бруклинские грабители: чтобы преодолеть ужас бытия и снова обрести контроль над собственной судьбой, Розенблату был жизненно необходим личный хеппи-энд. Говорили, что дело в клише современной культуры — даже самый страшный и подлинный исторический опыт легитимизируется обществом, только если вокруг него выстроен миф. Публике неинтересны истории, в которых нет красивого финала.

Говорили разное, но почему-то никто не говорил о любви — хотя и тот самый злополучный конкурс New York Post, с которого все началось, был про чувства, а вовсе не про Холокост. И в конце концов, что такое эта сентиментальная голливудская выдумка Германа Розенблата, как не одно из самых изобретательных признаний в любви собственной жене: ты спасла меня от ужаса этого мира, и мир должен об этом знать. В 2007 году, когда Розенблаты во второй раз пришли в шоу Опры и Герман встал перед Ромой на колени, Уинфри провозгласила, что это величайшая история любви из тех, что ей приходилось рассказывать, — и разве эта любовь стала слабее из-за того, что ее рамка оказалась фальшивой? После того как все вскрылось, самодовольный телеведущий в костюме и галстуке прокурорским тоном спросил у Розенблата в эфире программы «Доброе утро, Америка»: «Почему же ваша жена согласилась на все это?»

«Потому что она любит меня», — ответил Герман.

Ангелам положено жить дольше простых смертных. Рома Розенблат, по всей видимости, по-прежнему обитает в том же доме на севере Майами, где они с мужем когда-то позировали для портретов, восхищавших всю страну. С ее входной двери который год медленно осыпается краска.