Письма родителям: читатели Правила жизни делятся личными историями

Письма

родителям

читатели Правила жизни делятся личными историями

Ноябрьский номер Правила жизни 2018 был посвящен непростой теме отцов и детей. Мы рассказали истории наших героев и постарались показать, что отношения с родителями бывают самыми разными — сложными, болезненно близкими, холодными и даже никакими — и что в них есть место обидам, сожалениям, гордыне, благодарности и любви. Главный редактор Правила жизни Сергей Минаев написал очень личное обращение к маме, а потом мы решили, что хотим развить эту тему, — так возникла идея с письмами родителям.

Благодарим всех, кто доверился нам и прислал свои тексты (мы напишем участникам конкурса отдельно). Публикуем пять самых пронзительных писем; орфография и пунктуация авторов сохранены.

Вероника Щербакова

Сегодня ровно 2 месяца как Тебя нет.

Да, время лечит: у меня прошла паранойя, что без Тебя я не смогу жить дальше, что впереди ничего нет. Да, время излечило тот ужас и страх, охвативший меня в первые дни и недели, особенно за бабушку, твою маму. Но я скучаю и буду скучать по Тебе всегда, и еще долгое время буду впадать в слезы время от времени. Как и бабушка, которая каждое утро и вечер разговаривает с Твоей фотографией.

Я скучаю по твоим вопросам в смс — где я и с кем я, что нужно купить, приду ли домой. Или как ты интересовалась Дорном и Young Fathers, которых я слушала, хотя была максимально далека от этой музыки. Как и от «Игры Престолов», которую я тебя уговорила посмотреть — все 5 сезонов, которые вышли на тот момент. Я была в удивленном восторге, когда ты в 48 лет сама захотела прочесть «Гарри Поттера» и перечитывала несколько раз «Узника Азкабана», потому что это единственная книга из всех, которая была у нас дома.

Я знакомила тебя с переменами в мире. Что мусор нужно сортировать, а меховые шубы — пережиток прошлого. И что о возрасте женщины сейчас говорить можно, нужно и это нормально! Любить себя полностью и даже все эти морщинки! Ведь красота — она в глазах, она в опыте, она в Твоем звонком молодом голосе, в стройности (хотя ты считала себя худой и комплексовала). И что Ты в любом возрасте прекрасна!

Я скучаю и буду скучать. И я всегда буду просить у Тебя прощения. За все те грубые и отвратительные слова, которые Тебе говорила. За равнодушие, которое царило в нашей семье весь последний год. За крики, за истерики на пустом месте, за весь свой эгоизм. За то, что в этот год гораздо меньше обнимала и говорила «Я люблю тебя, Мама». Прости за все. Ты была моей сильнейшей поддержкой. Мне кажется, никто так сильно не верил в меня и не любил, как Ты. Даже папа, с которым мы сблизились после того, как Ты ушла.

Это будет первый Новый Год без Тебя. Да что там, теперь все происходящее будет без Тебя. Но я, как и раньше, буду рассказывать Тебе про свой день и знаю, что Ты обязательно меня поддержишь. Потому что для меня Ты лучшая в мире Мама.

—1/5—

Саша Федосеева

Мама, я помню, как мы ушли от папы. Помню, как жили в съемной квартире, где я почему-то спала в шкафу. В той квартире не было домашнего телефона, мобильные тогда считались роскошью, а ты начинала карьеру риэлтора. Помню, как ты зимой, в метель и холод, звонила из таксофона по квартирным объявлениям из газеты «Из рук в руки», ты работала. Потом мы переехали к деду, твоему папе. Там вроде и домашний телефон был, но ты почему-то стала работать ещё больше и устроилась в тогда ещё маленькую фастфудную сеть, они пекли картошку огромных размеров. Днём ты с переменным успехом продавала квартиры, а ночью продавала картошку в ларёчке у ст.м. ВДНХ. Ты работала круглосуточно, чтобы у меня все было. И сейчас, когда я жалуюсь тебе на тяготы девятичасового рабочего дня, в какой-то момент мне становится стыдно, потому что я вспоминаю момент, когда мы с дедом пришли к тебе вечером в тот ларёк у ВДНХ. Ты была такая улыбчивая, с красивыми красными губами. Думаю, ты смертельно хотела спать, потому что до этого весь день носилась по Москве на просмотры жилплощадей. Но показывать усталость было не в твоих правилах, ты выглядела такой легкой. Ты никогда не жаловалась. И не жалуешься. Мам, ты всегда была такой сильной ради меня. Теперь моя очередь быть сильной ради тебя.

—2/5—

Владислава Жунина

С моей мамой трудно было сказать, каким будет завтрашний день. Она трижды меняла профессию, дважды — мужей. Когда стала журналистом, перебегала с телеканала на телеканал, пока не побывала на всех в нашем небольшом городке. В один день она могла испечь торт на завтрак, в другой — выгнать из дома. Не понарошку, а всерьез. Смеялась она всегда искренне, ненавидела искренне, и хуже всего — любила тоже искренне, и никогда не шла на компромиссы, даже ради нас, ее детей. В разгар рабочего кризиса она уволилась с последнего телеканала. Ей помогал деньгами один состоятельный мужчина, но спустя месяц она его прогнала — мол, «сердце к нему не лежало». В тот месяц мы ели сухие макароны, а после меня забрал отец — квартиру опечатали за неуплату аренды, и мне некуда было вернуться.

Ни за это, ни за другие поступки она никогда перед нами не извинялась. Она никогда не возвращала займы и всегда ждала, что и на этот раз Вселенная извернется и подкинет ей новую работу или состоятельного супруга. Даже, когда ее перестали брать на телеканалы. Даже, когда ее выселили с квартиры. Даже, когда она в одних тапках в декабре автостопом добиралась из Новгородской области через две границы, она ни на секунду не сомневалась в том, что какой-нибудь добрый самаритянин обязательно ей поможет. Не потому, что он доброго нрава, а потому, что он, как и вся Вселенная, числился у нее в должниках.

После переезда к отцу я нечасто видела мать. Она появлялась раз в полгода-год — забрать какие-то вещи, одолжить деньги у моего отца, а как я устроилась на работу — и у меня. Какое-то время я на нее злилась, но потом все отпустила. С нее нечего было взять и нечего требовать — она просто не знала, что нам недодала, потому что не была знакома с концепцией «давать» — она делала только то, чего ей хочется, и мы, как ее дети, были тут совершенно ни при чем.

Последние годы она бродяжничала. Когда мы встретились в последний раз, я уже знала, что последние несколько лет она страдает алкоголизмом. Я передала ей одежду и сувениры из поездки, на что она в свойственной ей манере потребовала денег и возмутилась, услышав отказ. Я же боялась, что когда-нибудь снова увижу ее лежащей на улице, абсолютно пьяную. Или еще хуже — не увижу я, но увидит кто-то другой, с дурными намерениями и без жалости к незнакомцам. В тот вечер мы посидели в кафе, она поцеловала меня на прощание, а после уехала на автобусе в поселок, где тогда обитала.

Это был последний раз, когда я ее видела. После этого она писала мне пару раз в соцсетях, а потом пропала. О ней не слышно с октября. Я не могу ее не осуждать, но каждый вечер думаю — хоть бы ты была жива. Неважно, какая. Осуждать живых гораздо легче, чем скорбеть по мертвым.

—3/5—

Анна Костромина

Мне редко удается поговорить с тобой, папа, потому, наверное, что за те десять лет, как ты ушел в другую семью, между нами накопилось слишком много того, что мы дружно игнорировали, боясь обидеть чувства друг друга и потревожить те болезненные, для меня уж точно, воспоминания. До моих одиннадцати ты был главным человеком, веселым и проводящим со мной все свободное время. После одиннадцати — человек, все внимание которого адресовано новой жене, другому быту и ничтожно мало — мне, твоей единственной дочери: ни звонков, ни приглашений в гости, ни попыток сохранить самые теплые отношения. Я знаю, что ты всегда считал, что твоя дочь первой напишет тебе, придет в гости, расскажет о сданном экзамене или неудаче — она общительная, легко идет на контакт, дружелюбная, понимает, что ты будешь рад ее видеть, и справится с буйным и эгоистичным поведением твоей молодой супруги. И все действительно было так, как ты об этом думал, с одной лишь оговоркой: мне, будучи еще маленькой девочкой, очень не хватало понимания и одобрения с твоей стороны, с маминой и мнение твоей жены было для меня важно.

Мне редко удается поговорить с тобой, папа, потому, наверное, что за те десять лет, как ты ушел в другую семью, между нами накопилось слишком много того, что мы дружно игнорировали, боясь обидеть чувства друг друга и потревожить те болезненные, для меня уж точно, воспоминания. До моих одиннадцати ты был главным человеком, веселым и проводящим со мной все свободное время. После одиннадцати — человек, все внимание которого адресовано новой жене, другому быту и ничтожно мало — мне, твоей единственной дочери: ни звонков, ни приглашений в гости, ни попыток сохранить самые теплые отношения. Я знаю, что ты всегда считал, что твоя дочь первой напишет тебе, придет в гости, расскажет о сданном экзамене или неудаче — она общительная, легко идет на контакт, дружелюбная, понимает, что ты будешь рад ее видеть, и справится с буйным и эгоистичным поведением твоей молодой супруги. И все действительно было так, как ты об этом думал, с одной лишь оговоркой: мне, будучи еще маленькой девочкой, очень не хватало понимания и одобрения с твоей стороны, с маминой и мнение твоей жены было для меня важно.

Так уж вышло, что в те юные годы я одна старалась наладить хотя бы минимальную мирную коммуникацию между гордой мамой, не желавшей видеть и слышать тебя, изменявшего ей, но рассчитывающей на твою финансовую помощь, твоей молодой женой, отлично справлявшейся со службой в правоохранительных органах, но не умеющей сдерживать эмоции ревности, злости, маскирующей за всем этим лишь отсутствие навыка общения с самостоятельным и умным ребенком, коим тогда пришлось быть мне, родственниками, считавшими тебя наглецом и лжецом, но при отсутствии возможности сказать тебе об этом лично транслирующими все негативные эмоции на меня, и самым важным мужчиной в моей жизни, не демонстрирующим ни капли любви, заботы и нежности по отношению к дочери.

Но, тем не менее, я всегда тебя оправдывала, была на твоей стороне, принимая все негодование окружающих на себя.

Сейчас, спустя десять лет, и только благодаря мне, пап, мы с твоей женой можем ласково обсуждать недавно родившегося брата, подшучивать над твоими глупыми привычками, обсуждать с мамой ровным спокойным тоном моё детство, твою роль в нем, твою жизнь, тебя самого. Пап, я приложила невероятно много усилий, чтобы перестать биться в стену, пытаясь наказать себя за то, что никому, в особенности тебе, не нужна. Теперь я знаю, что ни в чем не виновата, особенно в том, что получала в важные годы столь мало твоей любви, папа. И я продолжаю тебя любить.

—4/5—

Алина Васильчикова

Привет, папа! Знаешь, что вспомнила?

Мне пять. Два часа ночи. Я стою на перроне Московского ж/д вокзала в г. Тула, и крепко держу тебя за руку, а другой рукой прижимаю к себе огромного плюшевого зайца. Вдали виднеется сбавляющий скорость поезд дальнего следования сообщением Москва — Белгород, и уже буквально через пару минут я окажусь на нижней полке плацкартного вагона, вжимаясь в угол от тоски и боли, которые окутывают меня от расставания с тобой. Вновь мои глаза наполняются слезами. Вновь километры разлучают нас на несколько месяцев.

Ты звонишь раз в неделю, и раз в неделю я задаю один и тот же вопрос: «Папа, а что ты сегодня ел?». И каждый раз ты смеешься, отвечая, что опять сварил пельмени. Я думаю о том, что когда я вырасту, я обязательно научусь готовить и буду делать тебе вкусные котлеты и варить рыбный суп.

Знаешь, я совсем не помню переломного момента, после которого мы перестали общаться. Наверное, я уже была взрослой. Но я прекрасно понимаю, почему это произошло: мы с тобой донельзя одинаковые, слишком похожи. Будучи оба до невозможности импульсивными, упрямыми и гордыми, мы всегда имели разные взгляды абсолютно на все в этом мире.

Поглощая себя самоанализом, я отчаянно боролась с теми качествами, которые видела в тебе. Взрывной характер, спонтанность и рассудительность в одном флаконе никогда не давали мне покоя. А твои гордость и упрямство никогда не давали тебе возможности понять, что я могу и хочу иметь мнение, отличное от твоего. Тебе было необходимо это просто принять, тогда бы я, возможно, перестала бы воспринимать каждое твоё слово в штыки и делать все с точностью да наоборот, вопреки твоему решению.

Я не могу вспомнить, когда последний раз ты спрашивал, как у меня дела. Наверное, это было лет 5−6 назад, точно и не скажу. Я не могу вспомнить, когда ты называл меня по имени, и уже практически не помню твоего голоса. Я даже не знаю, есть ли у тебя мой номер, и если всё-таки есть, то как я у тебя записана.

А это письмо — это мой способ поговорить с тобой, и рассказать, как же у меня все-таки дела.

Папа, со мной все хорошо. Я закончила университет с красным дипломом, сейчас учусь в магистратуре и пытаюсь писать диссертацию. Папа, я учила. Нет, не детей, а студентов. Мне очень понравилось. Помнишь, ты спрашивал, не хочу ли я учить, а я отрицательно помотала головой? Я обманула. Это круто и мне очень понравилось. Папа, а еще я работаю в IT и люблю свою работу. Мне кажется, результат моей работы делает мир проще.

Папа, я вновь начала писать. Я пишу рассказы о политике и обществе. Знаешь, я всегда думала, что творчество — это исключительно вдохновение и талант, но до чего же странно осознавать, что это вовсе не так. Папа, представляешь, самая творческая часть деятельности писателя заключается исключительно в инициации идеи: дальше ты просто много думаешь о том, как сделать так, чтобы читатель понял то, что ты хотел сказать. Папа, знаешь, я практически не смотрю кино, постоянно хожу в наушниках и ненавижу водить машину. Полюбила американскую литературу, выставки современного искусства и историю. Я не откладываю деньги на черный день, белый день, да вообще какой-либо день. Живу здесь и сейчас, и ничего не жду. В этом я такая же, как и ты, видишь?

Папа, замуж я так и не вышла. И, если честно, я сомневаюсь в том, что конкретно сейчас мне это нужно. Хотя, знаешь, в какой-то момент у меня случился синдром невесты. Я испугалась, что больше никогда не смогу заниматься тем, чем хочу, что меня запрут на кухне и заставят готовить.

А готовить, кстати, я так и не научилась. Прости, но я вряд ли смогу сварить рыбный суп. Да и рыбу не ем. Наверное, потому что ее всегда безумно любил ты.

Возможно, я абсолютно не такая, какой бы ты хотел, чтобы я была. Но это не значит, что я плохая. Пап, я просто другая. Все всегда знали, что ты хотел бы мной гордиться. Думаю, можешь. Честно, я стараюсь делать для этого все. Чтобы однажды ты все-таки сказал, что рад, что я твоя дочь.

И вот мне уже давно не пять. И сейчас проблема километров между нами не стоит так остро. Гораздо хуже, что мы близко, но нас разделяет бетонная стена, которая с каждым годом растет вверх, не давая возможности перепрыгнуть через нее. Но я хочу подойти к ней, ударить кулаком и прокричать: «Папа, а что ты сегодня ел?».

Я люблю тебя.

—5/5—