Великий сказочник, который обыграл систему: памяти Марка Захарова
«Уходит эпоха» — так обычно говорят после смерти кого-то из великих. В случае с Марком Захаровом это особенно точно. Последний из титанов, долгие годы определявших лицо советского и постсоветского театра, ушел вслед за коллегами — Петром Фоменко, Юрием Любимовым, Олегом Табаковым.
В последнее время Захаров не ставил выдающихся спектаклей, но его слово веское было очень значимо для деятелей театра — и не только. Помните, как он протянул руку помощи молодому режиссеру Тимофею Кулябину после закрытия его оперы «Тангейзер»? Подписывал письмо в защиту арестованного Кирилла Серебренникова, высказывался в защиту задержанных на митингах. Хотя в 80 с лишним лет режиссер мог бы спокойно почивать на лаврах.
Первые громкие спектакли Захарова — «Разгром» по Фадееву в Театре Маяковского и «Доходное место» Островского в Театре Сатиры — закрывали за ненадлежащее изображение истории и намеки на нынешний политический строй. В 1990-х он, как и все, увлекался политикой, был одним из народных депутатов СССР. Публике надолго запомнился его эффектный жест — сжигание партбилета в прямом эфире программы «Взгляд».
В отличие от фрондерской Таганки «Ленком» всегда был местом театрального праздника, умного юмора, яркой и броской формы, почти эстрадного шика и лоска. Что не отменяло глубины высказывания и актуальности его спектаклей. В тандеме с выдающимся драматургом Григорием Гориным Захарову удалось создать собственный эзопов язык, и советская публика, привыкшая читать между строк, прекрасно его понимала. Это был тайный шифр единомышленников, резидентов в тылу врага, объединявший зал круговой порукой и пьянивший головокружительной свободой.
И все же Захаров никогда не был настоящим диссидентом и борцом с режимом. Он был человеком театра, остро чувствовал сегодняшний день, его нерв и боль, и умел передать их на сцене — но не в лоб, а иносказательно. Неслучайно его любимым автором был печальный сказочник Евгений Шварц, долгое время не печатавшийся в Союзе. Режиссер одним из первых, еще в Студенческом театре МГУ, поставил его философского «Дракона».
Может показаться удивительным, но Захарова в «Ленкоме» приняли не сразу. Строптивая труппа к тому моменту скинула уже не одного главного и поначалу отказывалась участвовать в «сомнительных экспериментах» режиссера. Но только громкий успех «Оптимистической трагедии» Вишневского и потом «Тиля» окончательно сломал лед недоверия и превратил театр в единую банду.
Захаров признавался, что может творить только в команде.Помимо упомянутого уже Григория Горина в ней были гениальный художник Олег Шейнцис, и конечно, актерский dream team – Олег Янковский, Леонид Броневой, Евгений Леонов, Николай Кареченцов, Александр Абдулов.
Захаров любил зрителя, хотел ему нравиться и не видел в этом ничего зазорного — он с иронией и недоверием относился к высоколобым экспериментам и авангардным «спектаклям в лифте». Его мерилом удачи были полные аншлаги, цветы и аплодисменты. Он умел энергетически «брать зал» — и учил этому своих артистов. В Советском Союзе Захаров был, пожалуй, самым прозападным режиссером, даже не европейского, а скорее американского толка. В одном из интервью он говорил, что хотел бы стать Бобом Фоссом или Милошем Форманом. Даже унылое название Театр имени Ленинского комсомола ему удалось превратить в манкий бренд «Ленкома», конвертируемый куда лучше деревянного рубля. В эпоху дефицита билеты в театр были настоящей валютой.
Можно только завидовать зрителям, ставшим свидетелями появления сверхновых звезд — первой русской рок-оперы «Юноны и Авось», «Трех девушек в голубом» по Петрушевской, арбузовских «Жестоких игр», «Чайки», «Поминальной молитвы».
Захаровские фильмы — «12 стульев», «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен», «Формула любви» — показывали в новогоднюю ночь как подарок. Непривычно условные, нарочито театральные фильмы-притчи открывали дверь в другую реальность, где нет членов политбюро и партсобраний, зато есть оживающие статуи, лестницы в небо и влюбленные медведи. Это был эскапизм, уход в сказку как форма протеста против убогой социальной повестки эпохи застоя. Но и в безобидных, казалось бы, комедиях Захарова чиновники умудрялись находить крамолу. Например, шутливую песню «А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк» сочли призывом к сексуальной революции. И только обаяние и популярность Андрея Миронова спасли эту сцену, ставшую классикой музыкального кино.
В последние годы Марку Захарову приходилось тяжело. Он считал, что театр должен всегда оставаться современным, дерзким и модным. Поэтому пригласил резонансного режиссера Константина Богомолова, который взбудоражил труппу и всю Москву своим «Борисом Годуновым» и особенно «Князем» по Достоевскому. Сам Марк Захаров много лет подбирался к творчеству Владимира Сорокина и, наконец, поставил громкий и хлесткий «День опричника» — неутешительный диагноз нашему обществу.
Он был примером того, как в любой стране и при любой власти можно остаться достойным человеком. И как, понимая всю тщетность и грубость жизни, можно продолжать строить волшебные миры, которые дарят людям надежду.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: