Лев Данилкин: «Ленин – продукт революционного скачка»

Биограф Владимира Ильича о своей книге из серии ЖЗЛ, выходящей в марте.
Фотограф: Татьяна Мейдман
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Одна из первых вещей, которую замечаешь в книге — это стиль, которым вы пишете о Ленине: он у вас чекинится в Риме, ведет хипстерский образ жизни на парижских бульварах, а его квартира на Мари-Роз напоминает жилище Бильбо Бэггинса.

Я так сам разговариваю, это мой рабочий языковой режим, я продукт поп-культуры, пропаганды и контекстной рекламы; и почему (если я не пишу научную книжку, где есть понятные конвенции) мне нужно выдавать себя за того, кем я не являюсь? Мне кажется это вульгарным и смешным — радикально менять интонацию и словарь «в жизни» и «на бумаге», это так же неприятно, как когда кто-то разговаривает разным тоном со своим кругом, с начальством и с прислугой.

И в конце концов, даже в Горках Ленинских стоит плакат, где курганы рядом с рейтблатовским домом описываются как толкиеновские. Тут дело не в том, что Ленин стал фактом поп-культуры, просто мы, читатели Ленина, изменились, мы не можем делать вид, что знаем только Тургенева и Чернышевского.

Но это не значит, что имеет смысл подмарафечивать Ленина, подрисовывать ему, грубо говоря, айфон вместо кепки; вот от этого как раз тошнит. Но вы можете показать, что, среди прочего, Ленин имеет самое непосредственное отношение к тому, что айфоны проектируют в Калифорнии, а собирают в Китае; потому что это Ленин «обнаружил» Третий мир, обратил на него внимание в качестве революционного субъекта – потому что до Ленина марксисты вообще «не видели», по сути, Третий мир, там, считалось, невозможно в принципе было построить социализм, ведь там не было индустриального пролетариата, не выварилось еще крестьянство в фабричном котле. А Ленин вычислил, что у империализма есть обратная сторона — национально-освободительные движения, и они могут трансформироваться, по-гегелевски, скачкообразно, в социализм, в красный цвет окрашиваться. И именно благодаря Ленину ХХ век вышел именно таким – и сейчас мы оказались в том мире, в котором оказались.

Для вашего поколения встреча с Лениным начиналась, наверное, ещё в дошкольном возрасте, в то время как для тех, кто взрослел, уже после распада СССР Ленин является фигурой довольно абстрактной. Как вам кажется, несмотря на такие различия, остается ли Ленин до сих пор актуальной и востребованной фигурой?

Востребованной, наверно, нет. Актуальной? Ну а актуальна ли революция? Как вы думаете, все исламские движения — это что такое, против чего бы это они могли протестовать, спрашивается. Но даже если допустить, что это — «где-то там», «не у нас», то разве мы не видим, что довольно значительные по размеру коллективы – уже можно сказать, наверно, что «у нас» — увязывают свой политический статус, свое право на существование с правом сохранять или уничтожать памятники Ленину? Что Ленин — даже в такой, истуканской, самой нелепой своей форме – и то, по-прежнему, взрывоопасен?

Ленин — проблема. Это проблема – что общество не может договориться насчет Ленина. По Сталину — договорились, по Брежневу — договорились, а про Ленина — люди не понимают, что это было. Это правда, что как Дракулу его привезли немцы в Петроград в запаянном ящике — и с этого момента все у нас пошло наперекосяк? Или он был солнцем, мессией, Отцом — каким его считали в народе, когда он умер?

Относительно этой проблемы придется договариваться.

Сразу не получится, Ленин сложный, разный, протеичный, сложнее Сталина. Придется пробовать, еще раз, еще раз. Как вот Доктор Стрэндж создал временную петлю — и доставал это существо «Дормамму, я пришел договориться», «Дормамму, я пришел договориться». Вот нам тоже нужен такой Доктор Стрэндж — чтобы принудить общество к консенсусу по Ленину.

В одном из ваших интервью, вы говорили о том, что Ленин для вас интересен не как набор курьезов и анекдотов, а как пример той силы, что трансформировала мировую политику и историю. А кажется ли вам, что появление Ленина именно в таком качестве было случайным — что на его месте мог бы быть другой социал-демократ, вроде Плеханова или Дана, или именно Ленин был чем-то неизбежным и логичным?

Нет, не мог, думаю. Вера Засулич однажды сказала Плеханову, что вы вот, Жорж, – борзая, потреплете противника и отпустите, а Ленин — бульдог, если ему что-то попадет в зубы, он свое уже никогда не отпустит. Дан, в таком случае, – кто? Ну кто-то вроде эрдель-терьера; умный, большой, но и только. Это Вера Засулич про молодого Ленина сказала, а он ведь не остановился — и трансформировался сначала в ротвейлера, потом в лабрадора, а потом вообще «перескочил» в другое состояние, борзые остались борзыми — а он именно «перескочил», в другой вид. Я думаю, что Ленин — продукт, но продукт не эволюции, а какого-то революционного «скачка», потому что для медленной адаптации к изменяющимся обстоятельствам он слишком сложный, эволюция такого не создаст, не успеет. Он сила, да, порожденная пространством, географией, сила.

Когда вы рассказываете о том, куда Ленин ходил в Париже, складывается ощущение, что обычные и нормальные развлечения жизни его не интересовали — даже в качестве достопримечательности показывал не что-нибудь поэтически-богемное, а место расстрела коммунаров. Он действительно был таким сухарем, полностью погруженным в мир социальной борьбы?

Я не буду тут заводить канитель про то, что Ленин был страстным, бешеным путешественником, что страшно смешливым был, как он мог за сто километров сгонять на велосипеде за бутылкой вина, ради интереса – это все выглядит как обратная сторона «ум, честь и совесть», такая же мантра пустая. Просто тут надо понять, что то, чем он занимался, было невероятно интересно – даже если выглядело как склока из-за какого-то параграфа партийного устава или конспектирование непроницаемого второго тома «Науки логики» Гегеля в бернской библиотеке, где мухи на лету от скуки дохнут. РСДРП, наверно, самая маленькая в истории человечества группа людей, которая сумела изменить мир наибольшим образом; можно, конечно, заниматься этим с 9 до 6, а потом выставлять табличку «Частная жизнь» и «нормально» развлекаться, но зачем? И так ведь интересно, азарт — тебе 46 лет, тебя на собственное выступление не пускают, потому что костюм рваный, но ты чувствуешь, что дела так складываются, что скоро часовые тебе будут честь в Кремле отдавать. Это то, что он Троцкому сказал в ночь с 25 на 26 октября – Es schwindelt, голова кружится; но она у него и до того все время кружилась.

Вообще работа над этой книгой изменила ли что-то в вашем личном отношении к Ленину?

Конечно. Между биографом и его героем возникает химия, без нее нет книги. Что бы я ни думал о нем, как бы ни иронизировал, каким бы смешным его ни выставлял, я отношусь к нему с безграничным уважением; и меня тошнит не то что даже когда его ругают, но даже когда панибратски, с понимающей улыбочкой, «Ильичом» называют — ну вы что, вы кто такие, чтобы так его называть.

Понятно, что по темам революции и Гражданской войны всегда будет большое разнообразие мнений, причем прямо противоречащих друг другу. Есть ли вообще смысл стремиться к некому примирению по этим вопросам или это довольно бессмысленное занятие – выстраивать сглаженный образ прошлого, в котором Российская империя, война, Ленин и Сталин встроены в один нарратив?

Есть еще как, а иначе зачем вообще еще раз писать про Ленина? Новому человеку, сказал однажды Николай Морозов, историк-революционер, додумавшийся, что с традиционной историей что-то не то, – понадобится новая история. Ленинская биография может очень ясно дать понять, что ХХ век — не россыпь абсурдных, нелепых событий, но последовательность жестких сцеплений, железных «если..., то...»; можно даже сказать, серия трагических цугцвангов. Списывать ХХ век на безумие или самодурство отдельных людей, – это комедийная версия истории, и несмешно уже, и неубедительно. Даже Ленин — наиболее самостоятельная политическая фигура в ХХ веке – но и он тоже продукт «истории и географии», он, на круг, делал то, что от него требовалось, а не то, чего хотел.

Ранее вы уже выпустили книги о Проханове и о Гагарине. Можно ли сказать, что всех этих персонажей что-то для вас объединяет, и если да — то есть ли у вас планы для будущих книг?

Объединяют странные иногда вещи — например, Ленин в молодости преподавал марксизм одному рабочему, который в ожидании революции потеряет зрение и уже в советские времена ему придется основать журнал «Жизнь слепых» — в котором начнет свою карьеру Проханов. Или Ленин в 1922 году проведет несколько недель в домике-убежище рядом с нынешним Королевым, где сделали гагаринский корабль, – да и завод, который вырос в нынешнюю корпорацию «Энергия», эвакуирован туда из Петрограда по его приказу. Это абсолютно точно один и тот же лабиринт, и это все люди, которых я долго вычислял; их присутствие меняет картину мира — и дает понять, как все устроено на самом деле. Транслировать это, на самом деле, невозможно — можно только упиваться этим сумасшедшим чувством, что ты «знаешь, как все было на самом деле». Поэтому, без особых надежд на революцию, я все же безусловно допишу свою книгу про А.Т. Фоменко; чем дольше я всю эту дичь ношу в голове, тем точнее мне кажется выбор героя. Поразительно, как никто не видит: Крым, Сирия — это же все «фоменковские», им «указанные», «объясненные» — за много месяцев до того, как мы снова оказались там — места. Я в Сирию успел съездить за пару лет до того, как там все снова началось, по его совету, он меня туда направил. Ради таких странных прозрений и стоит заниматься чужими биографиями.

Книга «Ленин. Пантократор солнечных пылинок» выходит в марте 2017 года в издательстве «Молодая Гвардия».