Фредерик Бегбедер: «Неужели все, о чем мы мечтаем – трахнуть красивую русскую модель?»

Фредерик Бегбедер (ФБ): Воспринимай его как исторический фильм, вроде фильмов о французской революции. Это костюмированная драма!

СМ: Сколько времени ушло на съемки?

ФБ: Книга вышла 10 лет назад, и мы сразу решили ее экранизировать. Много времени ушло на то, чтобы найти финансирование. Во Франции никто не хотел давать деньги на фильм, который критикует французскую индустрию люкса.

СМ:: Я помню момент, когда «99 франков» стал бестселлером. Ты был самым высокооплачиваемым писателем Франции. Но долгое время литературные премии не замечали тебя. Затем ты получил премию Ренодо, я позвонил тебе на следующий день и услышал в трубку: «Французы наконец-то узнали о моем существовании!». А что сейчас? Ты почти классик?

ФБ: Сегодня я не просто лауреат Ренодо, я председатель жюри этой премии. Крупная шишка! Но, как бы то ни было, мы стареем, дружище! Мне 51 год, я уже никогда не буду молодым высокомерным ублюдком, которым был когда-то. Я просто счастлив заниматься тем, чем занимаюсь. И в целом я счастлив. У меня родился ребенок. Мы становимся невероятно скучными, старина. Я пишу новый роман. Веду программу. Снял фильм – а возможность снимать фильмы многого стоит.

СМ: Помню, ты рассказывал, как хочешь стать порнопродюсером. «Идеаль» – это почти порно!

ФБ: Почти, да! У фильма рейтинг 18+. И я горжусь этим.

СМ: Моя любимая книга Фредерика Бегбедера – это «Французский роман». Он очень личный и практически исповедальный.

ФБ: В определенный момент жизни каждый нуждается в том, чтобы высказаться, сказать всю о себе правду. Искренне и откровенно. В этой книге я пытался показать себя таким, какой я есть на самом деле.

Сергей Зуев (СЗ): Несмотря на все разговоры о старости, вы были и остаетесь одним из самых известных гедонистов в мире. Вы чувствуете себя гедонистом? Что такое «гедонизм» для вас?

ФБ: Погоня за удовольствием – единственная живая идеология. Сегодня не существует другой утопии, кроме той, где ты доедаешь чудесный ужин в модном ресторане, садишься в свой роскошный автомобиль и едешь в 5-звездочный отель. И это грустно. Я не знаю, как быть абсолютно счастливым, но если я нахожу в чем-то удовольствие, какой-то способ защитить себя от боли – это уже немало. Я размышляю об этом в «Идеале». Что такое идеал сегодня? Есть ли у нас мечта? Неужели все, о чем мы мечтаем – это трахнуть красивую русскую модель? Мне кажется, это несколько пустовато. И это одна из причин, по которой сегодня в мире так много потерянных людей, которые выбирают жестокость. Они просто не знают, как быть счастливыми.

СМ: Говоря о выборах. На следующий день после избрания Трампа ты написал пост против него в фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации). А во Франции, как и в России, эту тему обсуждали достаточно широко. Один из моих друзей, крупный кинопродюсер, написал колонку в Правила жизни о том, почему выбрали именно его. Он писал о том, что последние 50 лет верхний слой общества диктовал вообще все. И избрание Трампа – это протест простых людей против элит.

ФБ: Думаю, так и есть. Однако нельзя сказать, что во всем виноваты элиты – в конце концов, нам нужны люди с образованием, с бОльшим вкусом. Я не вижу ничего дурного в стремлении человека стать частью элит.

СМ: Безусловно, к элите относят поэтов, писателей, актеров. Но есть и другой тип – богатые м*даки-бездельники, нюхающие кокс и трахающие все, что движется. Это тоже элиты, и этот бунт как раз против них.

ФБ: Что-то подобное существовало всегда. Когда я был молод, я хотел познакомиться со знаменитостями, хотел попасть в закрытые клубы. Это желание двигало мной, заводило меня. Думаю, это важно – иногда зависть и ревность бывают полезны! Ты восхищаешься кем-то, хочешь узнать этого человека, стать таким, как он.

Если кто-то успешен, и хорош собой, умен и богат – не думаю, что он заслуживает за это ненависти.

СМ: Кого бы ты мог назвать своей ролевой моделью?

ФБ: Только писателей. Тех, кого я видел по телевизору и чьи книги читал. Скотта Фицджеральда, Патрика Модиано. Когда я был в Нью-Йорке, я вспомнил Трумена Капоте. Я проезжал мимо Trump Tower на следующий день после того, как избрали Трампа, и у башни было очень много полиции. А рядом с ней находится магазин Tiffany’s, тот самый, в который Одри Хэпберн заходила в экранизации «Завтрака у Тиффани». И я подумал, что сегодня эта история была бы невозможна – ты просто не смог бы проскочить в Tiffany’s, минуя кордоны.

СМ: У тебя есть ощущение того, что мы стоим на пороге больших перемен? Конфликта?

ФБ: Да. Это то, о чем я говорил – у человечества сегодня нет идеала. А когда у человека нет идеала, он ударяется в национализм. Он начинает думать, что его страна самая лучшая и окружена идиотами. Это приводит к войне. Такое случалось много раз. Поэтому я очень боюсь националистов во Франции, в Америке, в России. Везде.

СЗ: Мир изменился. Как изменился Октав со времен «99 франков»?

ФБ: В «Идеале» он наконец встречает свою дочь, которую никогда до этого не видел. Пожалуй, он становится мудрее. Приходит к некоей морали. Ищет свой смысл жизни. Понимает, что ирония, которая двигала им 30 лет, не привела никуда.

СЗ: Ирония — ваш главный инструмент.

ФБ: Думаю, это проблема моего поколения. Мы родились в тот момент, когда все идеалы умерли, идеологии казались нам смешными. Мои родители были буржуа, которые верили в революцию.

СМ: Gauche caviar.

ФБ: Gauche caviar, верно! Но для меня существовала только ирония. Мы не принимали политиков всерьез, считали их мошенниками и лжецами. Высмеивали все подряд. Но, думаю, это не так уж здорово – прошло 30 лет, а мы остались там же, где и были. Ты не можешь менять мир и одновременно насмехаться над ним.

СМ: Какой твой самый большой страх?

ФБ: Смерть людей, которых я люблю. Знаю, звучит не очень оригинально, но это правда. Это самое ужасное, что может случиться. Еще я боюсь войны. Сегодня американцы бомбили Сирию, и русские не очень-то этому обрадовались.

СМ: Чем ты больше всего гордишься?

ФБ: Тем, что дал жизнь двум прекрасным девочкам. Кроме того – тем, о чем я пишу. О том, как непросто быть мужчиной в современном мире.

СМ: Вот кстати. Один из самых деликатных моментов в жизни современного мужчины – отношения с его бывшими. У тебя было три брака. Какие у тебя отношения с твоими экс?

ФБ: Наверно, это печально, но никаких отношений нет. Единственный человек, с которым я поддерживаю связь – это мать Хлое. Потому что когда ты заводишь с кем-то ребенка, ты связываешь себя с этим человеком навсегда. А что до бывших женщин... я думаю, они ненавидят меня. И я могу их понять.

С
М: С кем из французских авторов ты бы себя сравнил?

ФБ: Это сложный вопрос, я предпочту оставить его профессорам.

СМ: Мне кажется, твои романы чем-то похожи на то, о чем писал Селин.

ФБ: Мне нравится, как Селин трансформирует язык. Он был первым, кто ввел слэнг в литературу. Мне кажется, «99 франков» стал популярным не в последнюю очередь из-за того, что использовал маркетинговые словечки, слоганы, копирайтерские стратегии и все прочее. Инструменты рекламного бизнеса. Это один из первых романов, который позволил этому дерьму влиться в литературу.

СМ: Кто твой любимый автор во Франции? В мире?

ФБ: Таких много. Я большой поклонник нашего друга Мишеля Уэльбека и думаю, что он современный Бальзак. Он трудится усердно, оставаясь одновременно жестоким и забавным, и никогда не бывает скучным. Мне нравятся Борис Виан и Франсуаза Саган, то, как они передают меланхолию в своих коротких предложениях. Мне нравится Камю.

СЗ: У вас остались невоплощенные желания, мечты, реалистичные или безумные?

ФБ: Я делал в жизни так много глупых вещей, что сейчас, пожалуй, хочу стать серьезнее и немного тише. Но не знаю, когда это произойдет. Я все время говорю о том, как хочу переехать в деревню где-нибудь на юго-востоке Франции. Но сегодня я в Москве, в шумном ночном клубе.

СЗ: Будучи ребенком, вы посещали католическую школу. Как часто вы посещаете церковь?

ФБ: Все чаще и чаще. Это хороший вопрос, потому что я на протяжении десятилетий пытался уйти от христианского образования, а сейчас пишу кое-что, что имеет отношение к богу. И впервые в жизни побывал в Иерусалиме.

СМ: Была причина или так сложилось?

ФБ: Была причина – мой новый роман, но я не буду об этом говорить, чтобы сохранить сюрприз. Я приехал в Иерусалим, чтобы кое с кем встретиться, а затем отправился в церковь.

СМ: Ты решил принять иудаизм? (смеется)

ФБ: Нет-нет! Там есть церковь Гроба Господня. И в этом здании есть что-то странное. Даже если ты не веришь в бога, с тобой что-то происходит, ты чувствуешь магию этого места. Есть причина, по которой тысячелетия спустя люди испытывают трепет перед Иерусалимом. Я не говорю, что стану монахом через неделю, но... я люблю церкви за это ощущение. Когда ты часто бываешь в шумных местах, вроде ночных клубов, тебе приятно оказаться в тишине церкви.

СМ: Сказал бы мне кто в 2005-м, что Бегбедер будет сидеть и рассуждать о католицизме.

ФБ: Посетить Иерусалим – это как ощутить эффект MDMA без наркотика – попробуй!

СЗ: Вчера вы веселились, а сегодня мы сидим, разговариваем о старости и церкви.

ФБ: Мне нравится следовать за случайностями. Когда ты неожиданно встречаешь кого-то, вы решаете выпить по стакану, а приходите в себя в шесть утра – вот это лучшие вечеринки. Они неожиданны, как влюбленность.

СМ: Если бы ты мог остаться в истории только с одной своей книгой, какую бы ты выбрал?

ФБ: Ты сказал, что тебе понравился «Французский роман»? Я думаю, это мой curriculum vitae. Роман, рассказывающий о том, кто я такой. В других книгах больше сатиры и грусти, как, например, в «Окнах в мир». Мне трудно выбрать, ты заставляешь меня выбирать между моими детьми. Ты жестокий человек, Сергей!

СМ: На каком концерте ты был в последний раз?

ФБ: Я нечасто хожу на концерты. Был на последнем концерте Принса в Париже. Он тогда играл джаз, потому что ему не хотелось играть ничего другого. Публика скучала. А через год Принс умер. Видел U2, когда они приезжали в Париж. Они вытащили на сцену Eagles of Death Metall, через три недели после теракта в Bataclan. И все вместе пели песню Пати Смит – People have the power. Все вокруг плакали. Боно вообще в этом хорош – объединять рок-н-ролл и политику.

СЗ: Я заметил, вы вообще неравнодушны к рок-н-роллу.

ФБ: Не знаю, как так получилось. Может, я слушал Beatles, еще когда был в животе у матери. Я родился в 1965, и она постоянно слушала Rubber Soul. Пока я рос, отовсюду играли Beatles или Stones. Кстати, ты спрашивал, чего я не сделал в жизни. Я никогда не узнаю, что такое быть рок-звездой, и это очень меня расстраивает. Хотя, может быть, мы романтизируем рок-звезд, но на самом деле у них довольно скучная жизнь.

СМ: Думал ли ты о том дне, когда лишишься известности? Когда тебя перестанут узнавать на улице, а твои книги перестанут быть интересны людям? Что ты будешь делать?

ФБ: Прибегну к эвтаназии.

СМ: Серьезно? Вопрос не в том, что ты не сможешь писать. Ты сможешь, но никто не захочет это читать. Ты придешь к издателю, а он скажет — парень, просто пойди и выпей вина, расслабься.

ФБ: Это будет ужасно. Это то, что случилось с Фицджеральдом в конце его жизни. Он стал никому не нужным, начал пить. И это парень, который написал «Великого Гэтсби»! Ему повезло умереть в 44, потому что иначе конец его жизни мог бы стать еще более унизительным и трагичным. В конце концов, это с каждым из нас может случиться. Может так получиться, что через несколько лет и я буду просто позабытым пьющим парнем.