После ухода Михаила Жванецкого даже в очень культурном фейсбуке резко сломались все шаблоны восприятия. Сразу же осудили всех, кто назвал его юмористом, — особенно те медиа, которые начали брать комментарии у всяких Регин Дубовицких и Евгениев Петросянов. Слово «комик» к Жванецкому, по мнению комментаторов, тоже не подходит — он писатель-сатирик (это бесспорный факт), и его сравнивают с Дидро, Вольтером, Чеховым и Зощенко.
Так или иначе, сочинения Жванецкого тогда вся огромная страна не читала, а именно смотрела в исполнении автора. Значимость профессии комика сегодня преуменьшена многочисленными старателями. Более того, и в советское время артисты, которые выходили на сцену, чтобы насмешить, позиционировались несколько иначе: мол, это все не для развлечения, это сатира, высмеивание пороков, чтение вслух фельетонов, акт высокого литературного искусства. Нарочно поддерживалась дистанция между комиком и его аудиторией, между его собственной личностью и сценическим образом — все ради того, чтобы говорить о прискорбной советской действительности не напрямую, а при помощи эзопова языка, который устраивал цензурные органы, но при этом был понятен всем и каждому. И этот язык Жванецкий освоил и писал на нем в совершенстве — а это уже само по себе литература. При формально отсутствовавшей комедийной традиции (в этот момент в США уже случился бум комедийных альбомов и стендап-клубов) Жванецкий пусть аллегорически, но говорил о том, что волновало тогда всех — изобличал пороки хомо советикуса и построенного им социума. Сам Жванецкий подчеркивал, например, 2012 года аудиальность своих текстов, честно признавался, что работы его звучат вслух, а не в голове: «Ну что я могу сделать? У меня такой дар. Я не пишу детективов, я не пишу гладко, я не описываю природу и внешность человека. Я пишу звуки».
Игоря Зотина и Петра Носова /Фотохроника ТАСС
Словом, Жванецкий однозначно был великим именно что комиком, фактически первым всесоюзно популярным из тех, кто выходил к микрофону и говорил то, что думает. Да, он писал и книги, но за время существования СССР у него вышло всего две изданные работы, все остальные — уже когда он окончательно обрел прижизненный статус классика и дежурного по стране. Почему нам нелегко признать, что Жванецкий действительно хотел всех насмешить (а ведь в этом нет ничего постыдного, более того, именно комедия часто оказывается единственным способом понять и принять реальность во всей ее отвратительности)? Возможно, все дело в том, что современная интеллигенция тоже воспитана советскими предшественниками и потому убеждена — авторы и исполнители должны самоманифестироваться как принадлежные к культуре высокого штиля, а не мыслить себя лицедеями. Отсюда все аспекты сценического образа Жванецкого — он всегда читал строго по бумажке, которую доставал из знаменитого портфеля, как писатель на публичных чтениях. Это не монологи, разыгрываемые в специфическом образе (тот же Райкин, для которого Жванецкий писал, переодевался и примеривал всевозможный реквизит), не миниатюры, а именно микросюжеты рассказов, которые Михаил Михалыч разыгрывал на все роли, особенно не меняясь притом в лице.
В то же время диапазон его тем и подходов к ним был потрясающе широк. Разумеется, Жванецкий повлиял приблизительно на всю впоследствии выродившуюся до «Кривого зеркала» советскую и постсоветскую эстраду своими рассказами про и , но даже в этих опостылевших сюжетах достигает подлинного величия в нетленном «», чистейшем макабре, где советское производство эликсира счастья превращается в зону отчуждения, где время останавливается, а законы мира отменяются. Литература проявлялась в его выступлениях под видом фельетонов на злобу дня, многие из которых оказались вневременно верными: например, «» о заведомой нереалистичности сегодняшних исторических фильмов или «» об отечественном производстве чего угодно. Особенно актуальной сейчас, после американских выборов президента, кажется вещь под названием «» о парадоксальном интересе россиян к заокеанской политике. Много в его творчестве экспериментов со словом и интонацией: от «», где весь комический эффект строится на умолчании нецензурной лексики, до номера «», который Жванецкий написал для Райкина и Карцева. Наконец, самоироничная откровенность, которая потом стала главной движущей силой новейшего поколения стендап-комиков, и Жванецкий успел их застать — все про себя понимая, комик в номере «» аж 1969 года шутит напрямую о себе, и зритель узнает в этом рассказе и себя тоже.
Артем Геодакян/ТАСС
Со временем Жванецкий превратился из артиста, одного из многих, — в величину, равную лишь самой себе, в совесть нации, от которой еженедельно в передаче «Дежурный по стране» ждали ироничной политинформации, мнения по поводу актуальных событий. Тяжело увидеть великого комедийного артиста (а сатира — безусловно жанр комедии) в таком аксакале, именем которого в Одессе прижизненно назвали улицу и ставили памятники. Начиная с какого-то уровня, заведомо недостижимого для почти всех комиков, артисты превращаются в пророков. Это произошло к старости с Джорджем Карлином, это, кажется, на наших глазах происходит с Дэйвом Шапеллом, который раньше делал для The Chappelle Show глуповатые скетчи, а теперь в срочном порядке после смерти Джорджа Флойда для Netflix девять предельно страшных минут даже не стендапа, а ситдауна — потому что американской нации нужно знать, что думать и чувствовать, и лишь он может объяснить, что именно. То же произошло с Жванецким — и это не столько обронзовение (хотя и оно тоже, и проблема была не в кумире, а в поклонниках — поэт в России всегда больше, чем поэт), сколько прижизненное творческое бессмертие.
Чем сегодня является Жванецкий, очень важная фигура из прошлого, для нового поколения? Автор этих строк родился в 1995 году и все детство упоенно смотрел, слушал и читал советских юмористов — это было включение из иного, не вполне знакомого мира, который лишь отдаленно напоминал тот, где ему довелось родиться. Жванецкий как несомненный столп советской эстрадной комедии для нового поколения останется последней памятью о стране, о которой мы знаем лишь в пересказе.
Удивительно, что МихМих повлиял даже на современный отечественный стендап, который в свое время отринул осточертевшее наследие творческой традиции, чтобы в эпоху новой искренности и осознанности поговорить со зрителем на равных, а не с возвышения, не из позиции силы, которую дает сцена. Наверное, самым ярким представителем этой новой волны, где комики говорят о себе все и дальше больше, оказался 25-летний Александр Долгополов, и, вот удивительно, он явно пародирует именно стиль Жванецкого, причем максимально уважительно: «Я недостаточно умный комик, чтобы рассказывать про политику тонко, как делали в Советском Союзе. Помните? Потрясающе, когда комики выходили на сцену, это было невероятно, как тонко, издалека они шутили про политику. «Недавно был в лесу, и там лесная опушка. На ней собрались все зверята: зайчата, бельчата, латыши…»
От вечной аллегории уже отказались, и теперь со сцены все-все говорится напрямую, от мыслей до нецензурной лексики. Но даже молодой комик, который открыто заявляет о своих личных, сексуальных, интеллектуальных проблемах, признает, что прямота его — от временного неумения говорить и писать так литературно, как получалось у одесского классика. Других, подобных ушедшему в возрасте 86 лет Жванецкому, не осталось. Новые времена, где все принято осознавать и проговаривать, судя по тому же Долгополову, сидящему на антидепрессантах, не оказались такими уж счастливыми. При этом Жванецкий, кажется, до самого конца сохранял абсолютное жизнелюбие, несмотря на способность мыслить глубоко. Вот какой грустный, но неизбежный вывод приходит в голову после смерти этого сатирика: аналогия и аллегория необходимы, чтобы понять и принять прискорбную реальность вокруг нас, и неважно, какие времена на дворе, советские или условно-прогрессивные. Только так, отстранившись, хитро прищурившись, на манер Жванецкого, мы сможем принять себя и над собой посмеяться.
