Отрывок из автобиографии Майи Анджелу — великой темнокожей писательницы и соратницы Мартина Лютера Кинга
Зная Мамулю, я знала, что Мамулю совсем не знаю. Ее скрытность и подозрительность африканки из буша отточились историей рабства и нашли себе обоснование в обещаниях, которые давали и нарушали по ходу многих веков. У чернокожих американцев есть поговорка — она описывает осторожность Мамули. «Спроси негра, где он был, — он тебе скажет, куда собрался». Чтобы понять эту важную мысль, нужно помнить, кто прибегает к такой тактике и на кого она рассчитана. Если человеку, ничего не подозревающему, сказать часть правды (важно, чтобы в ответе содержалась и правда тоже), он этим удовлетворится: на его вопрос ответили. Если человеку опасливому (из тех, кто пользуется этой стратагемой) дать ответ правдивый, но имеющий к вопросу отношение лишь косвенное, а то и вовсе никакого, он поймет, что сведения, которые он пытается получить, носят личный характер, добровольно ему их не выложат. Тем самым удается избегать прямого отказа, лжи и раскрытия слишком сокровенной информации.
В один прекрасный день Мамуля объявила, что повезет нас в Калифорнию. Объяснила, что мы уже большие, должны жить с родителями, дядя Вилли, как ни погляди, калека, а она уже старая. Все это было правдой — и тем не менее ни одна из этих истин не удовлетворила нашей потребности в Правде. Лавка и задние комнаты превратились в фабрику по подготовке к отъезду. Мамуля постоянно сидела за швейной машинкой, шила и перешивала одежду, которую мы будем носить в Калифорнии. Соседи вытаскивали из сундуков отрезы, пролежавшие там несколько десятков лет в нафталине (уверена: я была единственной в Калифорнии девочкой, которая ходила в школу в набивной муаровой юбке и пожелтевшей атласной блузке, в матово-черных креповых платьях и крепдешиновом белье).
В чем бы ни состояла подлинная причина, или Правда, по которой нас отправили в Калифорнию, полагаю, что в основном дело было в истории, в которой ведущую роль сыграл Бейли. У Бейли появилась привычка подражать Клоду Рейнсу, Герберту Маршаллу и Джорджу Маккриди. Не вижу ничего странного в том, что тринадцатилетний мальчишка из захудалого южного городка Стэмпс повадился говорить с британским акцентом. Среди его кумиров были Д’Артаньян и граф Монте-Кристо, вот он и пытался вести себя с той же галантностью и бесшабашностью.
Однажды днем, за несколько недель до того дня, когда Мамуля раскрыла нам свой план отвезти нас на Запад, Бейли явился в Лавку — его трясло. Личико из черного превратилось в грязно-тусклое, серое. В соответствии с выработавшейся у нас привычкой он завернул за конфетный прилавок и прислонился к кассе. Дядя Вилли некоторое время назад отправил его с поручением в белый район и теперь хотел знать, почему Бейли так задержался. Дядя почти сразу подметил, что дело дрянь, и, поняв, что сам не справится, кликнул из кухни Мамулю.
— Что произошло, Бейли-младший?
Он молчал. Я только его увидела, как сразу поняла: расспрашивать его в таком состоянии бессмысленно. Он наверняка увидел или услышал что-то настолько омерзительное или страшное, что его будто парализовало. Еще когда мы были маленькими, он объяснил, что, когда ему совсем плохо, душа заползает куда-то за сердце, сворачивается в клубочек и засыпает. А когда просыпается, все страшное уже позади. С тех пор как мы вместе прочитали «Падение дома Ашеров», мы дали друг другу торжественную клятву, что ни он, ни я не позволим похоронить другого, не убедившись «точно, бесповоротно и окончательно» (любимое его выражение), что этот другой мертв. Кроме того, он заставил меня поклясться, что я никогда не стану будить его душу, если она спит, потому что, перепугавшись, она может уснуть навеки. Именно поэтому я не стала к нему приставать, а через некоторое время даже Мамуля вынуждена была отступиться.
Я обслуживала покупателей, обходила Бейли, наклонялась над ним — а он ожидаемо не откликался. Когда заклятье рассеялось, он спросил у дяди Вилли, что такое цветные сделали белым, с чего все это началось. Дядя Вилли, который вообще-то не склонен был что-либо объяснять — в этом он пошел в Мамулю, — почти ничего не ответил, разве что «цветные у белых никогда и волоса на голове не тронули». Мамуля добавила: поговаривают, что белые когда-то явились в Африку (в ее устах «Африка» звучало как некая тайная долина на луне), похитили оттуда цветных, превратили в рабов — но почему-то никто не верит, что это правда. Невозможно объяснить, что именно произошло «в стародавние времена», но сейчас они, безусловно, нас главнее. Впрочем, недолго им радоваться. Или не вывел Моисей сынов Израиля из царства кровожадного фараона в Землю Обетованную? Или не защитил Господь своих детей-иудеев в печи, раскаленной огнем, или не послал он избавления Даниилу? Нужно лишь дождаться, когда свершится воля Господа.
Бейли сказал: он видел мужчину, цветного мужчину, которому никто не послал избавления. Он мертв. (Не имей новость такой значимости, тут наверняка вторгся бы привычный Мамулин выплеск ахов и молитв. Бейли ведь разве что не богохульствовал.) Он сказал:
— Он мертв и сгнил. Сгнил, хотя и не воняет.
Мамуля отрезала:
— Младший, следи, что говоришь.
Дядя Вилли спросил:
— Кто, кто это был?
Бейли едва хватило роста, чтобы высунуться из-за кассового аппарата. Он сказал:
— Я проходил мимо тюрьмы, какие-то мужчины только что выловили его из пруда. Он был завернут в простыню — запеленат, как мумия, а потом подошел какой-то белый и сдернул простыню. Этот лежал на спине, но белый засунул ногу под простыню и перевернул его на живот.
Бейли обернулся ко мне.
— Представляешь, он был никакого цвета. Раздулся, будто мяч. — (Мы до того много месяцев спорили. Бейли говорил, что «бесцветного» не бывает, а я настаивала, что, если существует цвет, должна существовать и его противоположность, — и вот он сам признал, что такое возможно. Но меня моя победа совсем не обрадовала.) — Цветные отшатнулись, и я тоже, а белый только стоял, смотрел вниз и ухмылялся. Дядя Вилли, за что они нас так ненавидят?
Дядя Вилли пробормотал:
— Не то что они нас ненавидят. Они нас просто не знают. Чего им нас ненавидеть? Скорее боятся.
Мамуля спросила у Бейли, опознал ли он этого человека, но он весь сосредоточился на самом событии.
— Мистер Бубба сказал — рановато мне еще на такое смотреть, шел бы я домой, но я не мог не остаться. Тогда белый подозвал нас ближе. Говорит: «Так, парни, положите-ка его у тюрьмы, а когда придет шериф, известит его родню. Подумаешь, какой-то ниггер, велика важность. Тут его и оставим». И тогда мужчины взяли простыню за уголки, но поскольку приближаться к нему никто не хотел, они держали за самый краешек и едва не выронили его на землю. Тогда белый крикнул, чтобы я подошел и помог.
Мамуля не выдержала.
— Кто это был? — Она прояснила свою мысль: — Кто был этот белый?
Бейли не мог стряхнуть охватившего его ужаса.
— Я взял простыню за краешек и пошел со всеми к тюрьме. Шел к тюрьме и нес сгнившего мертвого негра.
Голос его стал глухим от потрясения. Глаза в буквальном смысле вылезли из орбит.
— Белый сделал вид, что сейчас всех нас туда запрет, но мистер Бубба сказал: «Полно, мистер Джим. Это не наших рук дело. Мы ни в чем не провинились». Тогда белый рассмеялся, сказал: «Ну, вы, парни, шуток не понимаете», — и отворил дверь. — Бейли выдохнул от облегчения. — Ох, как же было здорово выбраться наружу. Тюрьма, заключенные орут, что не хотят, чтобы у них там лежал дохлый ниггер. Он тут все провоняет. Белого они называли «босс». Говорили: «Босс, ну вам-то лично мы ничего плохого не сделали, зачем вы притащили нам еще одного ниггера, да еще и дохлого». И рассмеялись. Смеялись, будто это какая-то шутка.
Бейли говорил так торопливо, что даже не успевал заикаться, не успевал чесать в затылке и чистить ногти зубами. Он погрузился в тайну, погряз в загадке, которую чернокожие мальчишки с Юга начинают разгадывать — пытаются разгадать — с семилетнего возраста и до самой смерти. Безрадостную головоломку неравенства и ненависти. Это происшествие заставило его задуматься о ценности и достоинстве, об агрессивной приниженности и агрессивном высокомерии. Мог ли дядя Вилли, чернокожий, южанин, да при этом еще и калека, хотя бы попытаться дать ответы на все эти вопросы — и сформулированные, и невысказанные? Могла ли Мамуля, знакомая с повадками белых и недостатками чернокожих, хотя бы попытаться дать ответ своему внуку, при том что неточное понимание этой загадки могло ему стоить жизни? Безусловно, нет.
Оба ответили характерным образом. Дядя Вилли высказался в том смысле, что он уж и не знает, куда катится мир, а Мамуля произнесла краткую молитву: «Упокой, Господи, душу этого бедолаги». Не сомневаюсь, что именно в этот вечер она начала обдумывать наш отъезд в Калифорнию.