«Дачное» — рассказ Анны Сусловой о взрослении в одно лето

Летом в их с мамой квартире поселился дядя Витя. Это был очередной мамин счастливый период. Квартира была однокомнатная. Дядя Витя старался уместиться, как мог, но все равно всегда выглядел слишком большим. Нине стало казаться, что она в гостях. Все стало чужое: в холодильнике были продукты, кухня сияла чистотой (похоже, даже окна чистые), а по вечерам мама (какая-то слишком причесанная, в розовом халате) готовила ужин под сериал (дядя Витя поставил еще один маленький телик на подоконник).

Нина просыпалась на раскладушке, которую заботливо перенесли под окно в кухню, сталкивалась с дядей Витей у туалета (обоим было неловко), наспех напяливала босоножки и летела через двор-колодец (сначала вниз с горы, а потом через арку) в Замок.

Летом было раздолье: до вечера не приходи домой, питайся яблоками из заброшенного сада. В Замке были Коля, Леля и Шаман. Были там и все остальные, но «кровными» были только Коля и Леля. В Шамана Нина была влюблена.

Он был старше на три года (пропасть), всегда появлялся с огромным черным псом-водолазом, смотрел тяжелым взглядом, всегда ему было скучно. Невозможно устоять.

В июне зарабатывали на семки и курево пением. Брали гитару, гуляли с ней по Садовому со смешной красной шляпой с помойки, пугая и веселя прохожих. Нина петь не умела и потому танцевала со шляпой в руках. Все ржали. Шаман никогда с ними не ходил. Оставался в Замке, сидел у костра, курил самокрутки, был загадочным.

Давали больше всего пьяные и на остановках.

– А моей женой накормили толпу, мировым кулаком растоптали ей грудь, – орал Коля.

– И все идет по плааану! – орали все. Нина протягивала шляпу людям, вываливающимся из вонючего икаруса.

– Дядь, не проходи мимо, – Нина повернулась и увидела перед собой дядю Витю. Он молча положил в шляпу десятку и ушел.

Вечером мама, поставив перед ней тарелку борща, сказала, что они все вместе едут на дачу к дяде Вите, в Малебку, до конца лета.

– Я никуда не поеду.

– Оставить я тебя здесь не могу. Да и не хочу. Непонятно, чем вы занимаетесь на улице. Мы теперь одна семья, надо привыкать друг к другу.

– Чиво? Семья? Да на хрен мне вот это все?

Глаза Нины жгла ярость. Глаза мамы сделались старыми.

– Нина, не надо так. Я все уже решила. Можешь взять с собой Лелю, чтобы не скучать.

Нина бросила ложку в тарелку, красными брызгами запачкала идеальную мамину скатерть с дурацкими цветами и ушла из-за стола.

Дача была страшно далеко: другое измерение. Утренняя, шестичасовая электричка до Шали. Пять километров пешком до реки по тропинкам. Мама Лели работала на рынке в киоске, с собой она дала им десять килограмм куриных окорочков в клетчатой сумке. Девочки тащили ее вдвоем, по-честному взявшись за ручки с двух сторон. У реки надо было орать: «Эй, на Стрелке, перевезите». А потом ждать, пока в деревне на той стороне реки Коська дойдет до дяди Аркаши, возьмет ключ от лодки, спустится к берегу и медленно, очень медленно погребет к ним, против течения.

– Ну и дерьмо, – сказала Нина, когда они наконец-то дотащили клетчатую сумку с окорочками до самого дальнего дома в деревне. Леля блаженно улыбалась, растирая пальцами розовые следы на ладонях.

– Ну, устраивайтесь, девочки, – дядя Витя впустил их в большой светлый дом, пахнущий деревом и солнцем.

Дни тянулись медленно. У Нины быстро закончились книги из списка литературы на лето. Походы на реку, где Леля в бирюзовом лайкровом купальнике дразнила Коську и всех местных парней, бесили Нину. Дядя Витя таскал их в через лес в дальние деревни, где никогда не было электричества, – к бабкам, которые приходились ему какими-то троюродными тетками. Дикие эти места вызывали у Нины необъяснимую тоску – как будто постоянно на повторе в магнитофоне одна и та же кассета, и это Гребенщиков. Маме явно не хватало телевизора, но она бодрилась. Косо поглядывала на позолоченную Лелю на пляже и кокетливо плела венки.

Раз в неделю девочки ходили на станцию: переправа, пять километров, электричка. Ждали Колю. Он обещал приехать. Смотрели в спины мужиков в нейлоновых дырчатых футболках. И шли назад. Представить Колю здесь, в этом солнце, стрекозах и траве, было невозможно.

На третий раз опоздали. Увидели только последний вагон. На станции стоял Коля, а за его спиной – Шаман.

– А ты че здесь? – спросила Нина.

– Достало все. Решил за компанию.

Нина с Лелей чистили рыбу на крыльце. Дядя Витя, конечно, ловил каждый день мелких пескарей, из которых даже уху сделать было нельзя, только сушить. Скользкие рыбешки еще двигались в руках у Нины, когда она вспарывала им брюхо перочинным ножом. Солнце палило. Рыбьи кишки падали в ведро, рыбки – в соленую воду.

Шаман снял пыльный черный балахон и разлегся на траве, с соломинкой в зубах.

– Ложись рядом, не мельтеши.

Нина сделала вид, что не услышала и, кажется, впервые заметила запах травы, которую косил дядя Витя.

Пришлые местным не понравились. Коська зыркал на них весь день на пляже, бросая призывные взгляды на Лелю. Она их больше не замечала. Коля тоже не замечал.

– У меня отпуск от Садовских, пошло оно все, – лениво мычал он, по-хозяйски оттягивая бирюзовую лямку Лелиного купальника, – белая полоска, запах реки.

Нине на реке было томительно. Время тянулось ярко и медленно. Тургенев, которого она взяла с собой, не читался. Она смотрела с покрывала на Шамана. Он плавал хорошо и с удовольствием. Звал с собой. Она не шла.

Был сенокос. Дядя Витя с мамой ушли к теткам – рано вставать, много работать, жить настоящую простую жизнь (дяди Витину). Нина хозяйничала сама: нарезали салат, заварили чай с листками смородины.

– А пива нет? Под рыбку?

– Пять километров туда и обратно – и будет.

Обошлись чаем.

Нина весь день чего-то ждала. Хотелось, как Ася, в ночной тишине честно и прямо сказать одно только слово «Ваша». Но потом сразу вспоминалась мамина возня за стенкой в их квартире, ее раскрасневшиеся щеки и звук смыва туалетного бачка (дядя Витя сразу после пытался проскочить в туалет незаметно). И становилось противно.

После ужина остались вдвоем. Нина домывала посуду. Он провел пальцем по ее спине. Нина молчала. Руки поставили чашку на дно тазика, вынуть их из мыльной воды она почему-то не могла. Шаман поцеловал ее шею. Она не обернулась.

Ночью Костя с местными пришли под забор и стали звать. Нина угрюмо глядела, как Коля идет с ними в поле за домом побазарить.

– А ты чего сидишь? – Шаман даже и не думал куда-то идти. – Вы вместе же.

– А у них ко мне базара нет. Мне какой резон в это лезть. Их там сколько? Я че, ломом битый?

– Ты просто мудак, – сказала глухим голосом Леля.

– А ну заткнитесь, – Нина прислушалась: в поле, у самой кромки леса, кричал Коля.

Садовские бабы были для красоты. Конговские – для драки. Леля была красивая, Шаман был трус, а Нина уже бежала по траве с обвалочным ножом в руках (дядя Витя работал на мясокомбинате).

Местные стояли кругом. Бесформенный мешок в их ногах был Коля. Коля кричал. Местные пинали его четко и слаженно.

– Убью на хрен, – заорала Нина не своим голосом. Круг разомкнулся. Коська глянул на Нину, на нож. Усмехнулся.

– Парни, она е***нутая. Пошли. Еще встретимся, – пнул Колю напоследок. – Ты понял? Герыч неси.

Нина легла в траву рядом с Колей. Звезды светили в мутном небе не ярко, будто мамин шейный платок накинули на лампочку. Опускался утренний туман. Коля плевался кровью и матерился.

Утром дядя Аркаша увез парней и Лелю в город на своей «Волге» от греха подальше. У Коли была сломана рука, Леля плакала, Шаман жевал травинку. Нина осталась одна.

Август был серым и дождливым. Дядя Витя пропадал в лесах (пошли грибы), мама мучилась тишиной и бытом, Нина читала книги по второму разу. «Асю» – по пятому.

Стрелу забили в Замке (Коля был не дурак) на десятое сентября. Нину на нее не взяли. Шли только пацаны. Коське сломали ногу и все зубы. Макаров, на который он рассчитывал, выбили из его рук в первые же секунды. Коськино еле живое тело выбросили в лог, и оттуда он как-то дополз до дома.

Через несколько месяцев, когда гипс сняли, он добрался до дачи (электричка, пять километров, лед уже встал) и сжег дом дяди Вити. К тому времени они с мамой уже расстались. ≠