Лети-лети, лепесток: глава книги «Путь розы» Эми Стюарт — о прелестях и превратностях цветочного бизнеса
Я проснулась в пять утра и уставилась в потолок своей комнаты в амстердамском отеле. Улицы как раз затихли: пьяные студенты, всю ночь рассекавшие по каналам на взятых напрокат лодках, наконец угомонились. В Амстердаме просыпаются поздно. Я оделась и осторожно, стараясь не разбудить хозяина, ночующего на первом этаже, прокралась через лобби на темную пустую улицу. Кофейни на пути к автобусной остановке начнут работать только через несколько часов. Как бы мне ни хотелось кофе, я понимала их нежелание открываться до рассвета. Однако, если нужно встретиться с кем-то, работающим в цветочной индустрии, придется подниматься именно в столь ранний час. И даже когда в конце концов к шести или семи утра ты доберешься до места встречи, моргая от лучей внезапно вставшего солнца и пытаясь вспомнить, зачем вообще здесь оказалась, твой визави будет выглядеть раздраженно, будто потерял уже добрую половину дня.
Я направлялась в Алсмер, чтобы посмотреть на знаменитый голландский цветочный аукцион. У этого известного всему миру высокотехнологичного и скоростного способа продажи цветов было довольно скромное начало.
В 1911 году в амстердамском пригородном кафе собрались несколько флористов. Им пришла в голову идея устроить цветочный аукцион, чтобы лучше контролировать процесс оценки и продажи своего товара. Предприятие они назвали «Bloemenlust» ( Переводится с нидерландского языка как «страсть к цветам». — Прим. пер.) . Вскоре рядом образовался еще один, конкурирующий аукцион (в истории цветочных рынков всегда так — где один, там и второй), и теперь каждый день после окончания торгов цветы грузили на велосипеды и лодки, чтобы доставить их покупателям по узким голландским каналам и еще более узким улочкам. Уличные торговцы добирались сюда на поезде и увозили товар обратно на нем же. Когда наконец все начали пользоваться грузовиками, то в лучших традициях голландского эгалитаризма оба аукциона купили машины вскладчину. Так продолжалось до 1968 года, пока аукционы, процветавшие бок о бок, не слились в один, образовав широко известный в настоящее время «Bloemenveiling Aalsmeer» — самый большой из основных цветочных аукционов Нидерландов, работающий круглый год.
Автобус до Алсмера провез меня по амстердамским улицам, где окна все еще прятались за закрытыми ставнями, и направился на юг, мимо аэропорта. Мир наконец начал оживать: на шоссе мы обогнали несколько десятков грузовых фур, везущих цветы на аукцион или с аукциона. Некоторые из них были оклеены теми же логотипами цветочных хозяйств и дистрибьюторов, что и в Майами. Эта стадия — после того, как цветы покинут место, где их растили, и до момента, когда кто-нибудь поставит их дома в вазу, — удивительна своей сложностью и длиной. Цветок может провести неделю, блуждая по лабиринту складов, аэропортов, аукционов и оптовых рынков, и выйти из этого утомительного путешествия почти таким же свежим, как в день, когда его сорвали.
Существование аукциона вроде алсмерского подчеркивает главное различие между цветами, предназначенными для европейских рынков, и теми, что продаются в Соединенных Штатах. Цветы, что я видела в Майами, приезжали сразу отовсюду. Их везли грузовиками, поездами и самолетами на оптовые рынки, в распределительные центры, сборщикам букетов, розничным торговцам и даже непосредственно покупателям. В США нет единого централизованного рынка продажи цветов. Но цветы, прилетающие в аэропорт Схипхол, что неподалеку от Амстердама (он служит основной точкой прибытия для всех европейских цветов), почти все направляются в Алсмер. Это самый главный центр цветочной торговли, обслуживающий большинство европейских рынков. Часть товара также уходит в Россию, Китай, Японию и даже США (только двести пятьдесят миллионов цветов, 5% от объема продаж на голландском аукционе, отправляются в США, где составляют, соответственно, всего 6% от продаж в стране). Сюда доставляют цветы из Кении, Зимбабве, Израиля, Колумбии, Эквадора и европейских стран, превращая аукцион в нечто вроде глобального цветочного перевалочного пункта. Во всем мире каждый цветочный рынок следит за голландским аукционом, этой движущей силой торговли, которая устанавливает стандарты и определяет общемировые цены. Если вы задались целью узнать, какая судьба ожидает цветок на рынке, то рано или поздно окажетесь здесь.
К тому времени, как мой автобус подъехал к большому круговому разъезду у главного входа на мероприятие, прошла и правда уже половина аукционного дня. Цветы и комнатные растения начали прибывать еще с полуночи, и торги стартовали до рассвета. Когда я вышла из автобуса, вокруг был цветочный час пик: под утренним солнцем оглушительно ревели фуры, из конца в конец аукционного комплекса бегали люди. Посреди маленького городка Алсмера это место выглядит сущим монстром. Оно занимает почти сто восемьдесят гектаров, больше, чем оба Диснейленда вместе взятых. Из двадцати тысяч населения здесь работает половина. Аукцион и сам выглядит как город, который никогда не спит. Этот комплекс зданий служит не только для проведения торгов, но и чем-то вроде распределительного центра. Здесь, в Алсмере, находятся офисы, склады и погрузочные площадки всех основных цветоводческих и оптовых компаний; 20% срезанных цветов в мире продается именно в этом месте, а всего через систему голландских аукционов проходит примерно половина мировых цветочных поставок.
Наташа Ван де Польдер любезно согласилась провести экскурсию по аукциону в Алсмере и представить меня поставщикам и участникам торгов. Мы встретились в светлом, заполненном цветами лобби, и она повела меня к сети подмостков-мезонинов над складом, под которыми в ожидании очереди на аукцион выстроились тележки с цветами. Внизу было бы невозможно что-нибудь показать: тележки с цветами двигались так быстро, что сложно было не врезаться в проезжающую мимо паллету с тюльпанами. Не говоря уже о том, что каждый год сюда съезжаются сотни тысяч туристов понаблюдать за развертывающимся спектаклем. Поэтому на происходящее в основном смотрят сверху. Даже аукционные залы со стеклянными стенами сделаны так, чтобы держать людей подальше от складского этажа: они устроены наподобие университетских аудиторий. Въезд для тележек находится внизу, а участники торгов заходят с подмостков, через отдельные входы. Ряды сидений в аукционных залах спускаются амфитеатром, позволяя участникам смотреть вниз, на цветы. Вход находится в самой высокой точке. Трудно описать масштаб происходящего. Глядя вниз, я различала, что стоит на тележках: обычно на них помещалось три стопки коробок с цветами, по девять коробок в каждой стопке, но сами цветы из-за расстояния сливались в красную или розовую массу. Как будто я смотрела сверху на терминал аэропорта. Все двигалось очень быстро, согласно какой-то строгой системе, которую, тем не менее на первый взгляд, было сложно понять. Что-то постоянно прибывало и отъезжало. Что-то меняло направление, а что-то — нет. Это была самая запутанная и сбивающая с толку система продажи цветов, которую можно представить. Каждый день через нее проходит девятнадцать миллионов стеблей.
Я стояла на подмостках вместе с Наташей и смотрела на тележки, заезжающие в залы, а затем змеящимся караваном выбирающиеся обратно в направлении погрузочных площадок, где цветы рассортируют и упакуют. В отличие от цветов, прибывающих в Майами, которые остаются в своих коробках, пока не доберутся до пункта окончательного назначения, в Алсмере цветы вынимают и ставят в крепкие квадратные белые ведра с логотипом аукциона. На виду оказывается каждый лист и каждый лепесток. Так цветы выглядят более уязвимыми и меньше похожи на обычный груз. Я попыталась представить, какая их ждет судьба. Предо мной были миллионы стеблей, каждый из которых может олицетворять веселье, пожелания счастья, романтику и даже извинения с сожалениями. Что ждет эти цветы, когда они в конце концов окажутся в чьем-то доме? Чьи ошибки им предстоит исправить? Кого им предстоит ободрить или соблазнить?
Наташа абсолютно не обращала внимания на море цветов, колышущееся под нами. «Не возражаете, если я закурю?» — спросила она с сильным голландским акцентом, потянувшись за зажигалкой в карман пиджака.
«А как же цветы?» — удивилась я. Прямо под нами тысячи желтых и оранжевых подсолнухов ждали своей очереди перед часами аукциона. Вряд ли им пошло бы на пользу пассивное курение.
Наташа рассмеялась. Ох уж эти глупые американцы. «У цветов нет носа, — сказала она. — Ничего с ними не случится».
Пришел черед подсолнухов. Тележки — три сотни стеблей в ведрах или коробках на каждой — резкими толчками двинулись к ближайшему залу, где ждала толпа оптовиков, чтобы начать за них торг. На сегодня это был последний лот подсолнухов. Я глянула на складской этаж, простирающийся почти на два с половиной гектара. Вдалеке висела синеватая дымка. Я поняла, что с момента, как приехала в Алсмер, ни разу не почувствовала запах цветов. Если здесь и был какой-то запах, то разве только почти неразличимый аромат склада: цементного пола, картонных коробок, выхлопа двигателей и — он здесь отчетливо ощущался — сигаретного дыма.
«Да-да, — ответила я Наташе. — Конечно, закуривайте».