Старый добрый уроборос: каким получился новый роман Виктора Пелевина «Путешествие в Элевсин»
«Путешествие в Элевсин» — уже третий роман во вселенной Transhumanism, Inc. Да, для более объемного понимания того, что здесь происходит, стоит, наверное, прочитать предыдущие два романа: одноименный Transhumanism Inc и KGBT+. Тогда вы будете лучше разбираться в сортах (и уровнях) баночных таеров, устройстве цереброконтейнеров и сердобольских политических играх, но, впрочем, и без них сойдет — роман в принципе наполовину состоит из рекапа предыдущих серий.
Главный герой романа, Маркус, баночник низшего уровня, отрабатывает свое бессмертие, сотрудничая со спецслужбами корпорации Transhumanism Inc, а те в лице (или в проекции, это уж кому как угодно) адмирала-епископа Ломаса отправляют его на спецзадание. Маркуса внедряют в популярную и густонаселенную симуляцию ROMA-3 (то бишь Третий Рим, тут оверсайз-аллегория), в которой день за днем закатывают солнышко римской империи богатые обитатели высших таеров. Как работает симуляция, объясняется сразу, в инфобуклете, составленном императором Порфирием, который и правит ROMA-3. Если вам кажется, что тут что-то знакомое, то вам не кажется, это тот самый многажды переродившийся лингвобот из iPhuck10, хранитель имперского литературного нарратива (он же классическая русская литература), способный к построению сложнейших языковых моделей без какого-либо их осмысления. Спецслужбы думают, что Порфирий что-то опять затевает, они подсаживают ему в наперсники Маркуса — в личине бывшего вавилонского жреца и гладиатора. А Порфирий предлагает Маркусу отправиться с ним в Элевсин, место древних мистерий, куда они всю дорогу и идут, попутно разговаривая о пьянстве, сексе и старении, занимаясь йогой, хлопая одной ладонью и закусывая печеньками со стимулирующими стимуляцию веществами.
С одной стороны, это очень типичный Пелевин эпохи позднего карбона, который элегантно пытается сложить из букв «в, е, ч, н, о, с, т, ь» слово «жопа» — в назидание потомкам. Это игровой роман-пазл, роман-симулякр, который Пелевин пишет, имитируя собственную же выдумку, лингвобота Порфирия, так же как и он, перерабатывая в нечто внешне новое и Достоевского, и Набокова, и ошметочки загадочной русской души, выжившие после пьес Чехова, и милые, но уже бородатенькие филологические шутки вроде «Прекрасного далёка» на латыни, и вбои, телеги и прогоны из предыдущих частей трилогии, да и других собственных романов. Получается такой лингвистический уроборос, текст, поедающий сам себя с хвоста, чтобы с очередным оборотом вновь начаться заново, взойти на востоке и закатиться в книжные магазины. Мимоходом Пелевин, как водится, передразнивает некоторые телеграм-каналы и российские медиа, беззлобно и даже с некоторой ностальгией изображает критика Галину Юзефович в виде говорящей рыбы-литературоведки, но уже без особого огонька. В сатирической интонации Пелевина все чаще и чаще проскальзывают ласковые дедовские нотки (ужотковам, безобразники, ишь ты говна какая, и т.д.), но прежней его злости, прежней его смешной ярости в этом романе нет. Что же здесь есть? Здесь есть ничего.
Кажется, что «Путешествие в Элевсин» и есть в прямом смысле роман ни о чем. На разные лады по тексту разносятся перекаты одних и тех же мыслей: что есть смерть, что есть конец человечества, что будет после того, как не будет ничего. По сравнению с предыдущим романом трилогии, в котором Пелевин был Ольгой Примаченко и просил нас относиться к себе нежно, жить в настоящем времени и не забывать дышать, этот роман весь посвящен движению к концу, за которым нас всех ждет краткий миг вечности. (Ну или жопа.)
В общем, много еще чего такого тут, конечно, можно придумать, и про смерть автора в старинном, постмодернистском смысле упомянуть тоже, и про умирающего и воскресающего бога, и это будет, наверное, рабочая критическая концепция, потому что Виктор Олегович хороший все-таки писатель и умеет создать пространство смыслов, куда можно в том числе и со своими смыслами прийти тоже.
Но вот здесь я бы поставила критический указатель-развилку и честно сказала бы, что этот роман можно читать и без вчитывания, что вообще новый роман Пелевина не самая сложная и не самая интересная его вещь, однако есть в «Путешествии» одна сцена, когда Пелевин ненадолго подставляет читателю свое нежное, по-настоящему писательское брюшко и весь роман становится вдруг историей долгой, понятной и взаимной любви.
Ближе к концу книги Порфирий дает Маркусу почитать маленькую интермедию, которая называется «Pink Floyd в Помпеях» (не спрашивайте, потом поймете, что к чему). Там Порфирий описывает выступление на помпейской гладиаторской арене мрачных и волосатых музыкантов-бритов, два концерта с разницей в 45 лет. Первый концерт тронул Порфирия до глубины души, но когда он встречает поразившего его молодого и прекрасного, как Гектор, певца через 45 лет, то видит, что тот хоть и не утратил дивного голоса, но превратился в «бочкообразного старика с седой щетиной».
«Он пел про каменные лица, глядящие из тьмы, про бесстыдство моря и голубую бездонность утрат, про волны любви, плещущие в дверь смерти, про дорогу от заката до восточных врат, про тяжесть изнуренного грехом сердца, овеваемого ветром вершин, про бури сомнения над руинами любви — словом, про все то, о чем думает вечерами удачливый пожилой купец, еще опасающийся потерять барыши, но уже ощущающий на затылке недоброе дыхание вечности».
Все мы, читатели Пелевина, были и на его первом концерте, и вот спустя условные сорок пять лет снова пришли, чтобы в очередной раз послушать то, что слушали уже не раз, — про пустоту и вечность, про будущее и прекрасное далеко, которое есть любовь или смерть в зависимости от того, какую таблетку (или какой световой меч) ты выберешь. И это ничего, что и репертуар не меняется, и певец уже немного подустал и выглядит как пожилой купчина, — это все неважно, потому что Пелевин — это наш, родной книжный аналог песни про 3 сентября. Из строго литературной сферы его романы перекочевали в область мемов и сезонных примет, а точнее, в пространство карнавального бытования, где не всякий старожил упомнит древние ритуалы чтения, положившие начало традиции, однако все, смутно или осознанно, с наступлением августа ждут анонсов в СМИ и явления очередной истошно кэмповой обложки, чтобы уже перевернуть календарь и начать подготовку к отопительному сезону. Выходи его новый роман еще позже — и у читателя складывалось бы, наверное, стойкое ощущение, что кто-то далекий, но близкий снова написал ему: «Снег идет. С первым днем зимы!», разве что использовав для этого немного больше слов.
Птицы улетают на юг, горят костры рябин, Россия — наше отечество, вышел новый Пелевин.
Добро, Олегович, ино еще побредем.