От «Бесов» до «Красного смеха»: как русские классики писали о трагедиях
Русская литература — это прежде всего литература-предвестница. Кого ни возьми из классиков, все они что-то да предугадали, а первым на ум приходит Достоевский и его «Преступление и наказание». В страшном сне Раскольникова в людей вселяются непонятные «трихины», после чего герои перестают различать добро и зло, смешивают их и даже убивают друг друга «в какой-то бессмысленной злобе». Современники писателя посчитали это бредом, а вот потомки назвали писателя визионером и предположили, что предугадал трагические события революции 1917 года и последовавшей за ней гражданской войны.
Впрочем, русские классики не только безошибочно угадывали исторический ход вещей, но и пытались осмыслить прошедшие трагедии — от терактов и войн до техногенных катастроф. В нашей подборке — пять произведений русской классической литературы, авторы которых рефлексировали на тему больших несчастий.
«Бесы», Федор Достоевский (1872)
Поэт Вячеслав Иванов называл произведения Достоевского трагедиями: «Роман Достоевского есть роман катастрофический, потому что все его развитие спешит к трагической катастрофе». Эту формулу можно применить и к самой злободневной книге писателя — «Бесам», которых современная критика прочитала как «дешевое глумление над так называемым нигилизмом». Основой для сюжета романа послужило поразившее Достоевского убийство студента Иванова (в романе — убийство Шатова «пятеркой» Верховенского) бывшими единомышленниками по революционной организации «Народная расправа» во главе с Сергеем Нечаевым. Маниакальный революционер решил скрепить круг своих соратников общим преступлением — убийством одного из «своих».
Достоевский в целом нередко черпал сюжеты для романов из свежих газет и уголовных хроник. «Бесов» он задумал как злой памфлет на «проповедников светопреставления», которым здесь, в России, ничего не жалко и они готовы к полному разрушению. «Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам...» Как часто это у него бывало, Достоевский вышел за рамки жанра и написал одно из лучших произведений русской литературы. Роман про страну, где торжествуют бесы, где герои действуют по принципу «если Бога нет, то все позволено».
«Господин из Сан-Франциско», Иван Бунин (1915)
В рассказе Бунина отразилась история гибели «Титаника». Рассказ написан в 1915 году, то есть уже после трагедии, которая произошла в 1912-м. Само название «Титаник» отсылает к титанам — мифическим существам, противопоставившим себя греческим богам, вступившим с ними в схватку и проигравшим. А корабль, на котором плывет господин из Сан-Франциско, называется «Атлантида» — так же, как материк из популярной легенды, ушедший под воду.
Первая мировая война обозначила для Бунина кризис западной цивилизации (через три года после публикации «Господина из Сан-Франциско» выйдет в свет «Закат Европы» Шпенглера). Бунину, оглушенному войной, важно было столкнуть пребывающего в иллюзии цивилизованного человека, который думает, что весь мир укладывается в одну его ладонь, с мистическими стихийными силами, не поддающимися управлению. Заканчивается рассказ появлением фигуры дьявола и смертью самого господина. Бунин «плакал, пиша конец» (именно такая запись есть в его дневнике). Но он плакал не по господину из Сан-Франциско. Бунин плакал о трагической хрупкости человеческой жизни, плакал обо «всех страждущих в этом злом и прекрасном мире», как он сам писал в конце рассказа.
«Красный смех», Леонид Андреев (1905)
Повесть Леонида Андреева писалась в разгар русско-японской войны. «Красный смех» повествует о том, что «земля сошла с ума»: похожая на голову, «с которой содрали кожу», с мозгом, красным «как кровавая каша», она кричит и смеется. «Это красный смех», воплощенный в постоянных сценах убийств и расстрелов. Вагоны с сумасшедшими, которые доставляются с фронта, как бы твердят, что происходящее там не поддается никакому логическому объяснению. Ужасу не может быть оправдания. Андреев описывает реальность вперемежку с видениями мирной жизни — семьи, дома, — и неясно, что абсурднее и безумнее.
Творческую манеру писателя связывают с традицией немецкого экспрессионизма, художественного течения, возникшего как болезненная реакция на «уродства» цивилизации начала XX века. Знаменитый «Крик» Эдварда Мунка — это изображение человека в мире, который вот-вот иссякнет, его попросту погубят предстоящие катастрофы. Человек кричит в пустоту, его не слышат (люди на картине стоят спиной). В прозе же Андреева человек звереет и дичает, не выдерживая натисков войны. Проза Андреева, о которой Лев Толстой говорил: «Он пугает, а мне не страшно», предвещает экзистенциалистские и абсурдистские произведения о войнах XX века.
«Солнце мертвых», Иван Шмелев (1926)
«Солнце мертвых» — едва ли не самая страшная книга русской литературы. «Читайте, если у вас хватит смелости...» — писал об этом «кошмарном, окутанном в поэтический блеск документе эпохи» немецкий писатель Томас Манн. Шмелев посвятил книгу Гражданской войне и называл ее не романом, а целой эпопеей. На Крымском полуострове, о котором идет речь в «Солнце мертвых», был расстрелян без суда 25-летний сын писателя. Гражданская война осмысляется Шмелевым как знак апокалиптических событий и, самое главное, как начавшееся после революции разложение России.
В «Солнце мертвых» нет традиционного романного сюжета. Вместо него сквозь землю, «пропитавшуюся кровью», пробиваются ростки потока сознания, которые окончательно созреют у Джойса и Набокова, мастеров этой техники. Шмелев описывает «каменный век» с его звериными законами — время, когда «в земле лучше, чем на земле». Время, в котором Рождество никогда не настанет. В такое страшное время не может родиться Христос. Главная фраза книги, которая, кажется, повторяется бесконечно: «Бога у меня нет. Синее небо пусто...»
«Белая гвардия», Михаил Булгаков (1925)
«Белая гвардия» — первый роман Булгакова, посвященный хаосу Гражданской войны и апокалипсису. Неслучайно номер камеры, в которой сидит человек-«мираж» Петлюра, — 666 (это число зверя). Но, в отличие от Шмелева, Булгаков находит, что можно противопоставить этому хаосу, — семейный дом Турбиных с изразцовой печкой (символ очага), с «кремовыми шторами» и «лампой под абажуром». Именно интеллигентско-дворянская семья, волею судьбы брошенная в годы Гражданской войны в лагерь Белой гвардии, оказывается главным героем романа. Там, где у Турбиных собираются друзья дома, все скоро будет в развалинах. «Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а "Капитанскую дочку" сожгут в печи. Мать сказала детям: "Живите". А им придется мучиться и умирать» — с образа гибнущего «старого» мира начинается роман.
Сама революция здесь становится не просто конкретно-историческим событием, а событием мистическим и даже эсхатологическим, то есть связанным с концом прежнего мира и началом нового. А кончается роман и вовсе прорывом в совершенно другую реальность, о которой люди почему-то стали забывать: «Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»